Низость - Хелен Уолш Страница 42

От Джеми я узнала, что секс — явление психологическое в той же мере, что и физиологическое. Это не только изучение анатомии, но и встреча двух сердец, двух сознаний. Еще я узнала, что лучше что-то сделать и потом об этом пожалеть, чем не сделать и остаток жизни раскаиваться, что не сделал. Джеми тратил уйму времени на чтение книжек о тех вещах, которые ему хотелось сделать.

От Сина я узнала, что все девушки делятся на две взаимоисключающие категории: шалав и «потенциальных герл-френд», и если я желаю удовлетворить свое ненасытное юное либидо, мне надо поспешать. Согласно Сину, можно трахаться направо и налево, пока тебе не исполнилось пятнадцать. Рискуешь заработать репутацию «доступной девочки», но стоит тебе после шестнадцати лет объявить свои трусы неприступной зоной, ты все равно будешь котироваться в качестве потенциальной герлфренд. Девушки, которым уже стукнуло шестнадцать, а они все равно дают кому ни попадя, неизбежно будут квалифицированы как шалавы, а после восемнадцати вероятность избавления от этого клейма приближается к практически нулевой. Но если не быть дурой, можно обойти эту систему навешивания ярлыков путем тщательного отслеживания своей сексуальной географии. Девушка, трахнувшая сотню парней, из которых даже двое не живут в одном районе, способна избежать морального бичевания, уготованного тем девушкам, кто переспали с мальчиками из одной школы в количестве больше двух. Какими бы детскими и догматичными ни были теории Сина, за ними стояла простая логика, и именно она определила мои ранние сексуальные эксперименты.

Моим первым сексуальным партнером стал тридцатисемилетний мужчина. Филип. Мне было четырнадцать. Я выбрала его потому, что он был женат. Потому, что у него была хорошая машина, и он носил голубой адидасовский джемпер с капюшоном. Потому, что у него был несчастный вид. Потому, что он жил в конце нашей улицы, но самое главное — потому, что он был папиным приятелем. Я знала, что это не затянется. Никто ничего не обнаружит. О потере девственности я смогу врать что угодно. Мое имя не будет прибавлено к длинному списку шалав, покрывавшему пять с половиной дверей в мужском туалете. Еще мной двигало то, что он будет сражен моим податливым юным телом. Его жена представляла собой жертву брака — жирная, некрасивая и зачахшая от материнства — и я сочла само собой разумеющимся, что Филип будет, ну скажем, признателен. Однако, если он таковы и был, он этого не показал. Расплакался, пока лишал меня невинности, а потом игнорировал мои звонки и пригрозил рассказать все папе, когда в один прекрасный вечер я нарисовалась у его работы. А потом он окончательно избавился от меня. Перебрался в Манчестер, и я больше его не видела, не слышала, лишь на мое семнадцатилетие он прислал мне посьыку с его голубым джемпером с капюшоном. Он хранится сложенным в коробке в загашнике моего шкафа вместе с парой шелковых перчаток, которые мама носила на свадьбе, и я испытываю к нему гораздо более сентиментальное чувство, нежели он того заслуживает.

После Филиппа у меня были отношения с мальчиками моего возраста. В обоих случаях — мимолетные, прозаичные встречи. Первый раз с парнем по имени Джои. Мы познакомились в «Стейте». Он танцевал с обнаженным торсом, взобравшись на колонку. Я протянула ему бутылку воды, и он притянул меня танцевать с ним и сунул мне «калифорния-санрайз».

Это был один из лучших экстази-вечеров в моей жизни.

По тому, как он двигался, я поняла, что он хорошо трахается. Он был неподражаем, один из самых классных мог их любовников, но он был глуповат. Я очень стыдилась знакомить его с мамой и папой, и через неделю я решила, что узнала от него все, что хотела… Для разрыва с ним я избрала подлый способ: письмо. Другого парня, Роберта, я встретила у О’Мэлли. Вот этот-то был интеллигентный. Вдобавок, воспитанный. Я представила его родителям и позволила ему встречать меня у ворот школы. Он обращался со мной как с леди — баловал, души не чаял. Возил меня в Корнуэлл, просто чтобы посмотреть полнолуние. Давал мне деньги на покупку рождественских подарков родителям, и надевал резинку, потому что утверждал, что таблетки мне пить вредно. Но ему не хватало сексуального магнетизма Джои. Он был осторожным и внимательным, меня это напрягало, и я возненавидела его. Как я только ни намекала, он ни разу не смог взять и выебать меня. Он находил мою жажду жесткого, примитивного секса чем-то, что следует исправлять, но не удовлетворять, а я в свои пятнадцать считала это непростительным пороком. Иногда я забегала в квартирку Джои и позволяла ему выебать меня — затем съебалась от них обоих.

А потом пошли девушки. Что получилось вроде как само собой. Этому не предшествовали ни тернистый путь самопознания, ни болезненное решение, ни принесение жертвы, ни внутренний конфликт. Ничего подобного. Так сложилось. Просто так сложилось в тот вечер, когда мама уехала, в тот вечер, когда я убежала к Кили — но временное совпадение не имело значения, нисколько, совсем нет. Просто так срослось, что именно в тот вечер я наткнулась на двух девчонок, ласкавших друг друга в порножурнале. Конечно, сексологи возразят, что обязательно присутствовало некая биологическая латентная потребность, ждавшая повода проявить себя, а порнография послужила катализатором. Может оно и так, но я знаю только, что до того, как я вытащила тот журнал из-под кровати Джеми, до того, как я попала на двадцатую страницу, у меня не было влечения к женщинам. Кто знает, если бы я никогда не наткнулась на Лару с Даун, я, вероятно, проскочила бы через этот момент самопознания, и выросла бы здоровой, незамороченной гетеро. Возможно, сейчас бы я лежала, свернувшись клубочком в кровати вместе с подобием Пола Ньюмена, попивала колу и курила бы на пару с ним косяк. Составляя планы тоскливых выходных.

В то утро, когда Джеми с Билли ушли на работу, я сделала то, чего никогда не делала, и устроила шмон в их комнате. Под кроватью Джеми я обнаружила коробку, и мир распахнулся передо мной. Беззаботно, скорее ради прикола, чем возбужденная содержанием, я пролистала номер «Клаб Интернэшнл». На первой странице была какая-то телка с необъятными буферами, выскакивающими из футболочки детского размера. На ее лице было написано: поимей меня. Я закрыла дверь и перевернула страницу. Над следующими фотографиями я хихикнула. Там была рыженькая теха с бритой писькой, распластанная на кухонном полу — по ее роже блуждала широкая идиотская лыба, китаянка, одетая в ботинки «кэтерпиллар» и ковбойскую шляпу, а затем множество страниц с костлявыми подретушированными моделями, строящими глупые морды. Во мне шевельнулось секундное разочарование, каковое затем быстро испарилось, оставив мне тусклое волнение облегчения. Мое путешествие в таинственное альтер-эго мужской сексуальности свелось к нескольким бурлескным телкам со среднестатистическими физиономиями, рекламировавшими свою доступность так, словно от этого зависела их жизнь. Что это такое? Порнография? Мужской клуб, осмелившийся не впустить меня. И к чему все свелось? К девочкам, к которым я испытывала одновременно уважение и страх? Я громко засмеялась и перевернула оставшиеся страницы, недоумевая, какое удовольствие Джеми во всем этом находит.

А потом я нашла Лару и Даун. И все изменилось.

Даун была стройной девушкой с кошачьими глазами, высокими скулами и каменным характером восточноевропейской проститутки. У Лары были огненные волосы, а сама она бледненькая, казавшаяся нахальной из-за неуправляемой армии веснушек, усыпавших ее носик-пуговку. У нее была молодая и упругая грудь, но жесткие соски сильно выступали вперед, что происходит только когда младенец чересчур жадный. Она была восемнадцатилетней студенткой факультета моды в Гулле «… которая устаивала лесбийские оргии с подругами и правильными девочками, которые делают все…»