Дальше живите сами - Джонатан Троппер Страница 42

На вечеринке в доме Джереми Борсона, прислонившись к стенке, стояла Элис Тейлор. Она потягивала алкогольный пунш из пластикового стаканчика и улыбалась: ее подружки рассказывали что-то веселое. Мы с Элис дружили уже несколько месяцев: когда мы разговаривали, она норовила дотронуться до моей руки, когда шли рядом, подстраивала свой шаг под мой и наши бедра иногда соприкасались. А недавно, пару дней назад, когда мы шли из школы и она опять невзначай дотронулась до моего локтя, я взял ее за руку. Она сжала мою ладонь в ответ, и дальше мы шли уже не расцепляя рук и болтали, как ни в чем не бывало. У меня — впервые в жизни — появилась подружка! Завтра мы с ней договорились сходить поесть гамбургеры, а потом в кино, и я был твердо намерен снова взять ее за руку и, может, даже поцеловать — когда в зале выключат свет.

А сейчас она стояла у стенки на вечеринке у Джереми Борсона, в обрезанных брючках, открывавших загорелые икры, в белом свитерке с треугольным вырезом, и ее вьющиеся каштановые волосы были забраны вверх со лба черной лентой. Она хихикала с подружками, но я видел, что глаза ищут мой взгляд из-за края стаканчика и улыбочки — мимолетные, перламутровые, игривые — тоже адресованы мне. В этих ее улыбках сквозило что-то новое, какое-то дерзкое обещание, и я начал пробираться сквозь толпу, глотая на ходу пунш — для храбрости. Я перебирал в уме неожиданно открывшиеся возможности. Вдруг мы с ней ненадолго выйдем на улицу и мне удастся поцеловать ее уже сегодня? Я был уверен, что она этого хочет.

Вся комната пульсировала жаром тел. Из стереосистемы орал дуэт Fears For Tears, девчонки неуклюже топтались на пятачке, образовавшемся посреди комнаты после того, как оттуда вынесли журнальный столик. Парни толпились по соседству, в гостиной, подняв стаканы над головой, чтобы не пролить содержимое. Там и сям по стенкам лепились парочки, хотя те, чьи отношения были более продвинутыми, давно ушли целоваться-обжиматься во двор. Ходили слухи, что в туалете уже воняет рвотой, в подвале смотрят порнуху, а в гараже можно покурить травку.

Что произошло дальше, я так и не понял. На другом конце комнаты кто-то в кого-то врезался — может, баловались, может, вообще случайно, но народ повалился друг на дружку, как костяшки домино. Меня отбросило на Тони Раско, а он в этот момент как раз поднес ко рту бутылку пива. Стекло громко клацнуло о зубы, пиво, вспенившись, вылилось на рубашку. Тони развернулся, вытер лицо рукавом и без всяких предисловий ударил меня ногой по яйцам.

Если у вас нет яиц или даже есть, но вы каким-то образом умудрились прожить, ни разу не подставив их под удар, вам неведома одна из наиболее изощренных форм агонии, которую только может испытать мужчина. Полифония боли и музыки, басов и колоратуры, а главное — ударные, все возможные ударные инструменты, все — в одном.

Сначала — ничего. Вообще ничего, полная пустота. Боли нет, есть только белая вспышка и потрясение оттого, что тебя ударили туда, в самое мягкое, самое интимное место. И поскольку боль еще не пришла, ты надеешься, что она и не придет, что удар был вовсе не так силен, как тебе показалось. Но боль приходит, обрушивается как гром после молнии: начинается с глухого рокота, медленного, но неумолимого гула. Если продолжать сравнение с музыкой, это — басы, низкая тревожная мелодия, которую в фильмах ужасов обычно используют для пущей зловещести, перед тем как из тьмы выпрыгнут страшные существа с клыками или крыльями. Это очень, очень угрожающие ноты, потому что понятно, что вниз им двигаться уже некуда, остается только вверх. И боль действительно зарождается и начинает нарастать — из самой сердцевины твоего существа, она бьется, рвется наружу, а ты еще думаешь: я справлюсь, это не страшно, она у меня еще попляшет, эта чертова боль… И в тот же миг ты, перегнувшись пополам, уже корчишься на коленях, хватая ртом воздух и не умея вдохнуть. И не помнишь — как, почему, зачем ты здесь. Боль уже везде: в паху, в кишках, в почках, в сведенных мышцах пониже спины, о существовании которых ты прежде и не подозревал. Тело в судороге, ни вдохнуть, ни выдохнуть, легкие сокращаются впустую, голова свешена, изо рта текут слюни, сердце не справляется с потоком рвущейся по жилам крови, тебя шатает, но тело не слушается, выпрямиться ты не можешь и валишься на бок как куль, а доведенные до предела нервы скручены узлами, и глаза вытаращены, точно ты во время дождя схватился за голый электропровод.

Короче, ощущения ни с чем не сравнимые.

Вообще-то Раско попал на нашу вечеринку случайно. Школу он окончил два года назад, и факт окончания школы уже сам по себе был чудом, учитывая, сколько приводов в участок накопилось у него за драки, наркоту и мелкое хулиганство. Теперь он работал оператором автокара на одном из больших мебельных складов, расположенных над Девятым шоссе, и постоянно тягал гантели с дружками во дворе перед своим домом. Ходили слухи, что однажды Раско угрожал финкой нашему физруку, мистеру Портису, так что у старика случился потом нервный срыв, а в кабаке «Темная лошадка» Раско вырубил вышибалу за то, что ему отказались продать пиво. А давно, еще в восьмом классе, он здорово отдубасил родного отца.

Понятно, что найди я в себе силы подняться и дать сдачи, Раско снова сбил бы меня с ног одним пальцем, поэтому я просто свернулся калачиком, поплотнее, поджав колени к подбородку. Вокруг меня плыла комната, под веками закрытых глаз кружились психоделические разводы, а Раско поставил ногу в тяжелом ботинке мне на голову и сказал: «Смотри, куда идешь, придурок».

Потом он исчез, и появилась Элис. Они с Джереми помогли мне встать, отвели наверх, в спальню его родителей, и уложили прямо на покрывало с узором из «огурцов». Элис беспрестанно повторяла: «Ты как? Ну, ты как?», а я отчаянно пытался не заплакать и в то же время ловил кайф оттого, что она рядом, что тревожится за меня, оттого что ее волосы нежно щекочут мне лицо, но я был очень слаб, и весь остаток сил уходил на то, чтобы позорно не расплакаться в ее присутствии.

— Какой же он гад! — сказала Элис.

Я откатился чуть в сторону и прикрыл глаза. Наверно, даже задремал, потому что, когда я очнулся, Элис рядом уже не было, а в ванной комнате, примыкавшей к спальне, уединилась какая-то парочка: их приглушенные стоны отражались от кафельных стен и усиливались стократ.

Я уже ковылял домой, когда рядом затормозил отцовский «кадиллак». За рулем был Пол. Теперь, когда Пол как лучший бейсболист школы обеспечил себе бесплатное обучение в колледже, папа давал ему машину по первому требованию и ни в чем не ограничивал. Поэтому на вечеринке Пол пробыл очень недолго: слинял, чтобы перепихнуться с какой-то девчонкой на заднем сиденье «кадиллака».

— Привет, — окликнул он меня. — Что случилось?

— Ничего.

— А мне сказали, что тебя лягнули в задницу.

— Не в задницу.

Взглянув на Пола, я понял, что брат в ярости.

— Садись, — велел он.

— Домой же пора. Это тебе больше восемнадцати, а у меня комендантский час.

— К черту. Поехали.

— Куда?