Я считаю по 7 - Голдберг Слоун Холли Страница 42

Обычно я делаю вид, что не расслышала вопрос, или бормочу себе под нос что-то неразборчивое.

Сегодня Делл добавляет:

– Ты ведь очень много упускаешь.

Сдержаться невозможно. Я спрашиваю:

– Что, например?

Делл не знает, что ответить.

Но я спрашиваю не затем, чтоб подловить. Мне действительно интересно.

Куанг Ха скачет по каналам, но я вижу, что он прислушивается. Он терпеть не может свою школу. В конце концов Делл отвечает:

– Ты совсем не занимаешься физкультурой.

Я молча смотрю на него.

У Делла живот выпирает так, словно под рубашкой спрятан баскетбольный мяч. Конечно, за прошедший месяц психолог похудел, но до атлетического телосложения ему еще далеко.

Он, наверное, умеет читать мысли, потому что тут же говорит:

– А я собираюсь начать бегать. Завтра начну.

Куанг Ха бросает в его сторону исполненный недоверия взгляд, но молчит. Я говорю:

– Правда?

Делл кивает. Я говорю:

– Вы к чему-то готовитесь, да?

Делл говорит:

– Весной я хочу вступить в команду. Надо быть в форме.

Куанг Ха хихикает. Не смеется. Хихикает. Это совсем другое. Хихиканье – это приглушенный смех несущий в себе оттенок недоверия.

Никогда не слышала, чтобы Куанг Ха хихикал.

Наверное, это для него очень нетипично, потому что в следующую секунду из спальни в коридор выходит Маи.

– Что случилось?

Куанг Ха хочет ответить, но не может. Хихикает, не в силах остановиться.

По-видимому, этот смех на высокой ноте заразителен, потому что Маи тоже принимается хихикать. Она смотрит на брата, тот хихикает, и она не может сдержаться.

Деллу это надоедает.

Он встает с кушетки и идет на кухню.

Я иду следом.

Мы не садимся. Из комнаты доносится хихиканье. Я спрашиваю:

– Вы действительно собираетесь бегать?

Делл бормочет что-то утвердительное. Но добавляет:

– Но ни в какую команду я весной поступать не собирался. Это я выдумал. Просто хочу бегать, для себя.

Это меня совсем не удивляет, потому что практически все, что делаю я сама, я делаю для удовольствия или для того, чтобы в чем-то разобраться.

Я считаю, что наличие аудитории неизбежно снижает уровень эффективности деятельности.

Может быть, это я просто оправдываю себя.

Но я говорю:

– А по-моему, это здорово.

Делл говорит:

– Пойдем польем подсолнухи.

На следующее утро Делл отправляется бегать.

Он устраивает из этого целое шоу: является в наряде, больше похожем на деловой костюм, чем на спортивный.

Куанг Ха снова принимается хихикать.

Я заставляю себя сказать:

– Удачи.

Делл уходит.

Возвращается он не в лучшем виде.

Одежда мокра от пота, сам – красный как помидор.

А ведь его не было всего одиннадцать минут.

Я больше не слежу за временем и не считаю, но, когда он выходил, я случайно посмотрела на часы на плите.

И когда он вернулся, тоже случайно смотрела как раз в эту сторону.

Я спрашиваю:

– Ну как?

Делл очень тяжело дышит. Он поднимает руку. Этот знак во всем мире значит «погоди».

Я жду, пока он восстановит дыхание до более-менее нормальной частоты. Наконец он говорит:

– Жутко тяжело. Я, кажется, слегка не в форме.

С кушетки снова доносится хихиканье.

На выходных я пишу за Куанг Ха сочинение на пять страниц, посвященное Марку Твену.

Некоторые вещи он ни в какую не желает изучать.

По-моему, когда ему что-то объясняют, он многое понимает, но совсем не хочет выполнять задания, которые даются для закрепления понимания.

Может быть, он просто слишком устает оттого, что по ночам сидит перед экраном.

Кажется, Патти не знает, что, когда она спит, Куанг Ха снова включает телевизор.

Он раздобыл где-то наушники, так что звука никакого.

Я знаю это только потому, что сама подолгу не сплю по ночам.

Куанг Ха достаточно умен: первый абзац в сочинении про Марка Твена он стирает, потом проходится по файлу и вставляет с десяток орфографических ошибок, и только после этого посылает текст на печать.

Но и этого оказывается недостаточно, так что домой он приходит в очень мрачном состоянии.

Теперь вместо простых занятий английским он будет посещать какую-то особую программу для одаренных и продвинутых.

Меня в этом прошу не винить.