Сучка по прозвищу Леди - Мелвин Бёрджесс Страница 42

— Мы ждали тебя, — пролаял Митч.

Он и Друг, высоко подняв хвосты и помахивая ими от удовольствия видеть меня, прошли в сад. Мне показалось, что сердце перевернулось у меня в груди. Что я делаю тут, в этом доме, с этими людьми? Конечно же, я собака и рада видеть таких же, как я, собак, которые пришли за мной!

— Еще не поздно, — гавкнул Друг. — Прелестная сучка! Иди ко мне, малышка! Прыгай!

— Прыгай! Прыгай! Прыгай! Прыгай! — вторил ему Митч.

Он был до того возбужден, что не мог усидеть на месте и прыгал, прыгал, еле слышно поскуливая. Я просунула нос подальше и, поднапрягшись, подняла раму вполне достаточно, чтобы убраться из дома. Однако я медлила. У меня было твердое убеждение, что если я сейчас уйду, то навсегда. Готова ли я к этому?

— Ты им чужая! — кричал Друг. — Ты не можешь им доверять, и они не умеют получать удовольствие от жизни. Они даже не знают, кто они на самом деле! Прыгай, малышка! Давай! Прыгай!

— Тебе нечего терять — ты уже все потеряла! — пролаял Митч. — Помнишь вкус кролика? Мы все вместе, трава в росе, безустанные лапы!

— Помнишь, как было хорошо на Южном кладбище? — поддержал его Друг. — Помнишь кошек? Мы еще поймаем какую-нибудь из них. Запахи на тротуарах возле фонарных столбов, полная воля идти, куда хочешь, спать, когда хочешь! Чего ты ждешь? Прыгай!

Я собралась с силами. Действительно, чего я жду? Прыгай, прыгай, глупая сучка! Мне было слышно, как в ужасе от того, что происходит, кричат внизу мама, папа и Адам. Что ж, Друг есть Друг, он умеет лаять на разные лады — по-валлийски, по-ирландски, по-карибски.

До меня долетел изумленный вопрос мамы:

— Эта собака лает по-валлийски! Неужели эта собака лает по-валлийски?

Потом опять заорал Адам — вот дураки.

— Чего ты ждешь? — не умолкал Друг. — Малышка, есть только ты и я! Мы поймаем кошку! С нас начнется новое семейство собак, малышка! Идем! У тебя нет пути назад.

Кажется, вся жизнь — не только та, которая была, но и та, которая еще будет, — прошла перед моими глазами. Вот я в школе, как сумасшедшая, готовлюсь к экзаменам, которые мне все равно не сдать на отлично, так что сидеть мне долгими часами в какой-нибудь компании, где я дюйм за дюймом, дюйм за дюймом буду становиться как все. Работа, работа, работа, каждый день мне говорят, как надо хорошо делать то, что я не могу делать хорошо, что я не хочу делать, и я живу ради уик-эндов и трехнедельного отпуска. Потом материнство! Потеешь и корчишься, чтобы вытолкнуть из себя младенца, а потом заботы, огорчения, стрессы. Вечное отсутствие денег на удовольствия, потому что их ровно столько, сколько нужно на необходимые вещи. Возвращение домой к младенцу, и опять работа, а потом ребенок становится как все. Годы, годы, годы уходят на пеленки, грязные попки, экзамены, тесты и на работу, всегда и вечно на работу, вечно, аминь.

Потом я подумала о том, каково быть сукой под ночным небом с росой на шкуре, обычной сукой, которая рожает щенков и печалится без отчаяния. Ее жизнь — не несчастья и работа, в ней есть верность и кровь, страх и любовь, много коротких страстных слияний с псами, вскакивающими ей на спину, много щенков, которых любишь, а потом забываешь. Жизнь и смерть в ее лапах; любовь, охота, потом смерть в луже крови под колесами грузовика. И я решила, что не хочу быть человеком. Собственно, я никогда по-настоящему и не была человеком. Хочу быть ловкой, быстрой, счастливой, а потом умереть. Не хочу стареть. Не хочу работать. Не хочу ни за кого отвечать. Хочу быть собакой!

— Прыгай! — гавкал Митч. — Прыгай! Прыгай! Прыгай!

— Прыгай! Прыгай! — лаял Друг. Послышались шаги на лестнице, дверь распахнулась, и в комнату вбежала мама.

— Не уходи! — рыдая, крикнула она.

— Пусть уходит! — послышался снизу голос Адама.

Я напрягла мышцы. Окно было открыто. И я прыгнула.

КОНЕЦ