Писатели и любовники - Лили Кинг Страница 42

На полдороге наверх Джон говорит:

– Спасибо, что научили нас тасовать.

– Топайте дальше, – говорит Оскар, и они преодолевают остаток лестницы. Смотрят с балкончика, и я машу им, они машут в ответ, Оскар произносит: – Лицо и зубы, – и мальчишек уж нет.

Уношу стаканы в мойку.

– Ну ты даешь, – говорит он.

Несу четыре стакана в одной руке, а плошку из-под огурцов, блюдо от куриных ножек и соусницу – в другой.

– Профессионалка.

Открывает посудомойку. Из нее пахнет. Последний раз я жила с посудомойкой в старших классах. Гружу тарелки, вдыхаю аромат американского дома.

– Они так ведут себя с женщинами. С учительницами, с матерями друзей. Ну, ты видела их в ресторане. Вроде как виснут на них. Это разбивает мне сердце, потому что как это будет смотреться через десять лет с их ровесницами? Вот эта их привязчивость.

– Да у них от девочек отбою не будет.

Качает головой. Споласкивает тарелки, сует их в решетку в посудомойке. Хочется, чтобы он забыл о посуде и потянул меня к дивану.

Ополаскивает и собирает мешалку для салата, вручает ее мне. Это солидный и дорогой прибор. Жму на красную кнопку, пластиковая корзина внутри разгоняется и вертится, как крепко собранный двигатель.

– Прости, – говорит он, забирая ее у меня. – Я забыл, ты не знаешь, куда это ставить.

Сверху из ванной доносится спор.

– Ребята!

– Готовы, – выкликает Джон с балкончика. Голова Джеспера едва видна над перилами.

Хочу спросить, можно ли мне почитать им перед сном. Интересно, какие у них любимые книги.

– Что ж, ладно, – говорит Оскар. Вытирает руки о тряпку. – Спасибо, что пришла, Кейси.

– Могу подождать – или, может, почитать…

Качает головой.

– Отход ко сну по-прежнему довольно ухабист.

– Папа, – ноет Джеспер.

– Иду.

Начинает подниматься по лестнице, оборачивается. И вот он, Оскар, вновь – Оскар из дендрария, улыбочка, словно у нас есть общее прошлое, сотни шуточек, словно я в его пижонской кухне – это все, что ему нужно от мира.

– Я тебе завтра позвоню. – Вскидывает руки в беспомощном извинении.

Поднимается до самого верха, кладет ладони на спины сыновьям и направляет их по коридору, прочь с глаз. Посудомойка принимается урчать.

Собираю карты с ковра, где мы сидели с мальчиками. Слышу над собой обрывки их слов. Тасую колоду еще раз напоследок, медленно, и убираю в рюкзак. Надеваю пальто и шлем, выхожу за дверь. Боб выбрался из своего укромного места и наблюдает за мной со стула у окна. Выкатываю велосипед в конец аллеи. Не вижу их, но знаю, в какой они комнате, по тому, как смещается свет от окна к окну. Едва ли не слышу дыхание, пропитанное зубной пастой, тяжесть уставшего мальчика у себя на плече.

Сайлэс звонит, и мы встречаемся в корейском заведении рядом с МТИ. Извиняется, что не вышел на связь пораньше. Вернулся с какой-то кишечной заразой – школьники передавали ее друг другу в поездке, говорит, – и он проблевал три дня подряд. Вид у него и впрямь слегка изможденный. Только что побрился, и я вижу глубокую синюю щетину. Обычно кожа у него румяная от тренировок после уроков. Заказывает простой рис и тушеные овощи.

Пока он живописует восемнадцать часов в один конец в автобусе и шесть ночей в “Ред Руф Инне”¹⁰⁴ и как выпасал тридцать семь подростков на пару с семидесятивосьмилетним библиотекарем, раздумываю, как рассказать ему об Оскаре. Хочу знать, имеет ли это значение для Сайлэса. Кажется, только так и можно узнать, что он ко мне чувствует. Легче было представить, как я говорю об Оскаре, когда Сайлэса рядом нет, когда не склоняется ко мне через стол, опираясь на локти, крутя бумажку от палочек в пальцах, что кажутся неожиданно знакомыми.

Начинает рассказывать о семинаре в прошлую среду, на который сходил.

– Мюриэл прочитала фрагмент из ее романа, и, клянусь, под конец все перестали дышать. Даже Оскар. – Каждый раз, когда он произносит это имя, меня неприятно дергает. – Ты нормально? – говорит.

– Ага. Просто немного устала. Как твои овощи? – спрашиваю.

– Хорошо, – отвечает он, но сам тоже почти не ест.

После ужина идем к остановке “Т”¹⁰⁵. Ни он, ни я не предлагаем ничего такого, что продлило бы свидание. Спускаюсь за ним по лестнице, прохожу через турникет. Мне в центр, ему – наоборот. Стоим там, где наши лестницы расходятся к разным путям. Здесь? Здесь я скажу ему? Здесь мы поговорим? Мимо нас несется стайка подростков, орут друг на друга. По тоннелю громыхает поезд. Хочу, чтобы Сайлэс поцеловал меня. Если заговорю об Оскаре – не поцелует.

– Успею-ка я на этот. – Легонько похлопывает меня по руке. – До скорого. – Бросается вниз по лестнице через две ступеньки и едва успевает проскочить в двери, до того как они закроются.

Наверное, и говорить-то ничего не надо было вообще.

Прибывает первый отказ.

“Нам не кажется, что оно нам подходит”, – говорится в письме.

– Этот агент не читал его, – говорит Мюриэл. – Читал помощник или стажер. Поэтому пишет “мы”, а не “я”. – Сидим у Мюриэл дома. Она сделала мне прекрасный сэндвич, но мне не естся. Аппетит усыхает, а заодно – и сон. – Когда кто-то на самом деле прочтет, будет совсем другой разговор. – Слова у меня не идут, она встает, обнимает меня. – Ты продашь эту херотень. Даю слово.

Мне нужно ее продать. Мне нужны деньги. Парень по имени Дерек Спайк из “Эд-Фанда” добыл мой рабочий номер и полез обсуждать с Маркусом удержание части моего заработка. Маркус бросил трубку.

– Мудаки. Сестре моей ад устроили. Мне хватило ума не подаваться в колледж.

Начинаю подумывать, что это он правильно.

Адам хочет повысить мне ставку аренды. Стоим во дворе под большим кленом, с него дождем осыпаются последние листья. Прошу, нельзя ли оставить прежнюю ставку до нового года.

– С чего ты взяла, что дальше потянешь?

– Я дописала роман.

– И?

– Отправила его агентам, и если…

Он запрокидывает голову и громко хохочет.

Звоню Калебу пожаловаться.