Забрать любовь - Джоди Пиколт Страница 42

— Что вы там делаете? — вопрошала она. — Мне тут скучно одной.

— Мы делаем чудовище Франкенштейна! — кричала я в ответ, старательно выговаривая длинное странное слово, которому меня научил папа.

Отец тут же начинал грохотать молотками и греметь гаечными ключами. Одним словом, поднимал ужасный шум.

— Тут невообразимый беспорядок, Мэй! — вопил он, с трудом сдерживая смех. — Мозги и кишки, и кровь. Лучше тебе этого не видеть.

Наверное, мама догадалась. В конце концов, несмотря на многочисленные угрозы, она так ни разу и не вошла в подвал. В этом отношении мама была как ребенок. Она никогда не подсматривала и не подслушивала, чтобы узнать, какой подарок ей приготовили на Рождество. Она любила сюрпризы и не хотела их испортить.

Мы закончили соко-сенсор в ночь накануне Дня матери. Отец опустил тонкий серебристый прутик в стакан с водой и начал пить. Когда на дне стакана осталось меньше дюйма воды, прутик начал пищать. Это был высокий, резкий и невероятно противный звук. Мы решили, что только такой сигнал способен вынудить человека немедленно наполнить кувшин соком или лимонадом. Сенсор не успокоился, пока мы снова не наполнили стакан. Вдобавок все это время верхний конец прутика светился красным, освещая наши с папой пальцы, восторженно стискивающие стакан.

— Это то, что нужно, — прошептала я. — Теперь все будет хорошо.

Я и в самом деле верила, что теперь мама не будет каждый день закрываться в спальне уже в четыре часа дня и перестанет смотреть на закрытую входную дверь, как будто ожидая появления святого Петра.

Отец подал голос так неожиданно, что я подпрыгнула от испуга.

— Во всяком случае, это будет начало, — сказал он.

В это воскресенье сразу после церкви мама куда-то ушла, но мы этого почти не заметили. Как только дверь за ней затворилась, мы извлекли из шкафов тонкую скатерть и красивую посуду и накрыли искрящийся праздничный стол. К шести часам ужин был готов: на столе красовался ростбиф в ароматной подливе, над зелеными бобами поднимался аппетитный пар.

В половине седьмого я начала ерзать на стуле.

— Папа, я хочу есть, — пожаловалась я.

В семь часов отец позволил мне пойти в гостиную и включить телевизор. Выходя, я оглянулась и увидела, что он оперся локтями о стол и закрыл лицо руками. К восьми часам на столе не осталось ни следа от праздничного ужина. Даже перевязанный ленточкой пакет, который мы положили на мамин стул, исчез.

Отец принес мне тарелку мяса, но аппетит у меня пропал. Телевизор был включен, но я лежала на диване, зарывшись головой в подушки.

— Мы приготовили подарок и ужин… — прошептала я, когда папа коснулся моего плеча.

— Она пошла к подруге, — отозвался он, и тут я обернулась, чтобы взглянуть ему в лицо.

Насколько я знала, у мамы не было друзей.

— Она только что позвонила и попросила прощения за то, что так задержалась. И еще она попросила меня поцеловать за нее самую красивую девчушку в Чикаго.

Я молча смотрела на отца, который никогда мне не врал. Мы оба знали, что за целый день в нашем доме не раздалось ни одного телефонного звонка.

Отец искупал меня, и расчесал мои спутанные волосы, и натянул на меня ночнушку. Он подоткнул одеяло и сидел возле моей кровати, пока не решил, что я уснула.

Но я не спала. Я слышала, когда отворилась входная дверь и мама вошла в дом. Я слышала голос отца, который поинтересовался, где ее носило.

— Я что, не имею права побыть немного одна? — возмутилась мама. — Я никуда не исчезла. Я вернулась домой.

Я думала, что сейчас раздастся крик, но вместо этого услышала шуршание бумаги. Это папа вручил маме подарок. Она разорвала упаковку и ахнула. Я догадалась, что она прочла поздравительную открытку, текст которой продиктовала папе я: «Это чтобы мы никогда не забывали. С любовью Патрик. С любовью Пейдж».

Я знала, что мама зайдет ко мне, еще прежде, чем с лестницы донеслись ее шаги. Она распахнула дверь, и в проникшем с площадки луче света я увидела, что она дрожит.

— Все нормально, — произнесла я, хотя это было совсем не то, что я хотела или собиралась сказать.

Она съежилась в ногах моей кровати, как будто ожидая приговора. Я тоже не знала, как мне себя вести, и несколько мгновений молча смотрела на нее. Мама склонила голову, и мне показалось, что она молится. Я замерла. А потом я просто этого не выдержала. Я сделала то, что мне хотелось, чтобы сделала она. Я обняла ее и прижалась к ней так крепко, как будто от этого объятия зависела моя жизнь.

Отец тоже поднялся по лестнице и остановился у двери. Поверх склоненной маминой головы я встретилась с ним глазами. Он попытался улыбнуться, но губы его не слушались. Вместо этого он подошел к нам и положил мне на затылок свои прохладные пальцы, совсем как Иисус на тех картинках, где он исцелял немощных и слепых. Он очень долго не убирал руки, как будто и в самом деле верил, что это способно унять мою боль.

* * *

Когда я была маленькая, отец хотел, чтобы я обращалась к нему «па», как это принято у девочек в Ирландии. Но я выросла американкой и привыкла называть его «папа», а потом, став постарше, сократила это до «пап». Интересно, как станет называть нас с Николасом наш ребенок? Вот о чем я думала, набирая номер отца. По иронии судьбы это был тот же самый телефон-автомат, с которого я позвонила ему, впервые оказавшись в Кембридже. На автовокзале было холодно и пусто.

— Па, — обратилась к нему я, преднамеренно используя это обращение, — я по тебе скучаю.

Голос отца тут же изменился, как менялся всегда, когда папа понимал, что говорит со мной.

— Пейдж, девочка моя, — сказал он. — Второй звонок за одну неделю! Это не просто так! Должна быть какая-то причина.

Я не понимала, почему мне так трудно это произнести. Я не понимала, почему не сказала ему раньше.

— У меня будет ребенок, — сказала я.

— Ребенок! — Улыбка отца заполнила все паузы между словами и звуками. — Внук! Вот это причина так причина!

— Роды в мае, — продолжала я. — Где-то на День матери.

— Так и должно быть, — тут же откликнулся отец и рассмеялся. — Насколько я понял, ты не только что об этом узнала. В противном случае я так и не сумел объяснить тебе насчет птичек и пчелок.

— Конечно, я давно об этом знаю, — виновато сказала я. — Я просто… Я не знаю… Мне нужно было время.

Вдруг меня охватило безумное желание рассказать ему все, что я держала в себе все эти годы, все, что, насколько я могла судить, он и так знал. С моего языка уже готовы были сорваться нарочито небрежные слова: «Ты помнишь тот вечер, когда я ушла из дома?» Я с усилием сглотнула и заставила себя вернуться в настоящее.

— Видимо, я сама все еще пытаюсь свыкнуться с этой мыслью, — ответила я. — Мы с Николасом этого никак не ожидали. Он, конечно, в восторге, а я… Мне просто нужно немного больше времени.