Остров в глубинах моря - Исабель Альенде Страница 41

Однажды вечером на плантацию нагрянуло несколько милиционеров, объезжавших северную часть острова в целях борьбы с анархией, а с ними и доктор Пармантье. Доктор редко выбирался за пределы Ле-Капа, виной чему были подстерегающие в пути опасности и его долг перед французскими солдатами, лежащими в агонии у него в госпитале. В одной из казарм случилась вспышка желтой лихорадки; ее еще можно было взять под контроль и не дать перерасти в эпидемию, а вот малярия, холера и лихорадка денге людей просто выкашивали. Пармантье примкнул к группе милиционеров, что было единственной возможностью передвигаться по острову с некоторой гарантией безопасности, не столько для того, чтобы повидать Вальморена, с которым он периодически виделся в Ле-Капе, сколько с целью получить консультацию тетушки Розы. Он был ужасно разочарован, когда узнал об исчезновении своей наставницы. Вальморен предложил свое гостеприимство и старому другу, и милиционерам, которые добрались до плантации, будучи покрыты толстым слоем пыли, страдая от жажды и крайней усталости. В течение пары дней большой дом заполняла бьющая ключом жизнь, звучали мужские голоса и даже музыка, потому что кое-кто из гостей играл на струнных инструментах. Наконец-то подвернулся случай использовать музыкальные инструменты, которые из чистого каприза купила некогда Виолетта Буазье, занимаясь тринадцать лет назад обстановкой дома. Инструменты были расстроены, но в дело годились. Вальморен приказал позвать тех рабов, что выказывали особый талант в игре на барабанах, и устроил бал. Тетушка Матильда опустошила на самую лучшую часть содержимого кладовки и напекла фруктовых тортов, наготовила сложнейших креольских блюд, жирных и острых, чего с ней не случалось уже очень давно. Проспер Камбрей взялся зажарить ягненка — из тех немногих, что еще оставались, потому что каким-то таинственным образом они исчезали. Также бесследно пропадали и свиньи, а так как для беглых не было никакой возможности умыкать столь тяжелых животных без помощи рабов с плантации, то в случае обнаружения пропажи очередной свиньи Камбрей наудачу отбирал десять негров и задавал им порку: кто-то же должен был заплатить за пропажу. В эти месяцы главный надсмотрщик, облеченный небывалой прежде властью, вел себя так, как если бы настоящим хозяином Сен-Лазара был он, и его наглость по отношению к Тете, с каждым разом все более развязная, служила ему особого рода вызовом по отношению к патрону, совсем съежившемуся с начала этого восстания. Неожиданный визит милиционеров — а все они были мулатами, как и он, — еще больше увеличил его самоуправство: он разливал ликер Вальморена, не спрашивая на то разрешения, отдавал в его присутствии безотлагательные приказы домашним рабам и отпускал на его счет шутки. Доктор обратил на это внимание, как и на то, что Тете и дети трепещут перед главным надсмотрщиком, и уж было собрался сообщить о своих наблюдениях хозяину дома, но опыт помог ему сдержаться. Каждая плантация представляла собой обособленный мир, со своей собственной системой человеческих отношений, своими секретами и своими пороками. Вот, например, Розетта. У этой девочки такая светлая кожа, что она просто не может быть дочерью никого иного, кроме как Вальморена. А что сталось с другим ребенком Тете, ее сыном? Ему очень хотелось бы выяснить это, но он никогда не отважился бы задать подобные вопросы Вальморену: отношения белых с их рабынями в хорошем обществе были запретной темой.

— Я полагаю, вы имели возможность оценить масштабы восстания, доктор, — произнес Вальморен. — Банды мятежников опустошили весь север.

— Это правда. По пути сюда мы видели дым пожаров на плантации Лакруа, — принялся рассказывать Пармантье. — Подъехав поближе, мы заметили, что тростник на полях все еще горит. И вокруг — ни души. Жуткое молчание кругом.

— Знаю, доктор, ведь я одним из первых оказался в поместье Лакруа после нападения, — подхватил Вальморен. — Вся семья Лакруа целиком, бригадиры и домашние рабы — все были уничтожены, а остальные рабы исчезли. Мы выкопали ров и погребли в нем тела — на время, пока власти не возьмутся за расследование того, что там произошло. Не могли же мы оставить их валяться, как падаль. Негры устроили там настоящую кровавую оргию.

— А вы не боитесь, что нечто подобное произойдет и здесь? — задал вопрос Пармантье.

— Мы вооружены и все время начеку, к тому же я полагаюсь на способности Камбрея, — сказал в ответ Вальморен. — Но я должен признаться, что мне очень тревожно. С Лакруа и его семьей негры отвели душу…

— Ваш приятель Лакруа славился своей жестокостью, — перебил его доктор. — И это еще больше распалило нападавших, однако правда и то, что в этой войне никто ни с кем особо не церемонится, друг мой. Нужно готовиться к худшему.

— Доктор, а вы знаете, что знаменем мятежникам служит поднятый на штык белый малыш?

— Все это знают. Франция с ужасом реагирует на эти подробности. В Народном собрании не осталось уже ни одного человека, кто бы относился к рабам с симпатией, даже Общество друзей негров замолчало. Но ведь эта жестокость не что иное, как соразмерный ответ на те преступления, что мы совершали против них.

— Не включайте нас, доктор! — воскликнул Вальморен. — Ни вы, ни я никогда в жизни не позволяли себе таких крайностей!

— Я не имел в виду конкретно кого-то, а только те нормы жизни, которые мы ввели. Реванша и мести негров избежать было невозможно. Мне стыдно за то, что я француз, — печально проговорил Пармантье.

— Если уж речь идет о мести, то мы дошли до той точки, что нужно выбирать: либо они, либо мы. Мы, плантаторы, защищаем наши земли и наши инвестиции. И мы в любом случае вернем себе колонию. И уж точно не будем сидеть сложа руки!

Сложа руки они не сидели. Колонисты, Маршоссе и армия вышли на тропу войны и с каждого схваченного беглого негра живьем сдирали кожу. С Ямайки завезли полторы тысячи псов и вдвойне — мулов с Мартиники, обученных передвигаться в горах, таща за собой пушки.