Браво Берте - Оксана Даровская Страница 41

Сумма оплаты, назначенная Алевтиной Ивановной, по меркам московского центра была смехотворной – шесть тысяч в месяц. Они пообещали, что внесут деньги через месяц, и отдали ей в залог свои паспорта. В комнате имелось самое необходимое: раскладной диван времен шестидесятых годов, обширный рабочий стол с выдвижным ящиком, два расшатанных, но вполне живых еще стула, небольшой платяной шкаф с антресолью. Ознакомив их с предметами интерьера, Алевтина Ивановна из комнаты не ушла. Она стояла по центру давно не циклеванного паркетного пола, опустив ладони в бездонные карманы махрового, облысевшего на животе и груди, потерявшего цвет халата, и, глядя куда-то вверх и вдаль, произносила пламенную речь:

– Вообще-то я не приветствую отношений, не освященных узами брака и таинством венчания, ибо они есть не что иное, как прелюбодеяния. Смолоду я была противницей половой распущенности. Никогда не стояла в одном ряду с приславшей вас ко мне личностью. Конечно, прости Господи, и я не без греха, но ни-ни! Не иду с ней ни в какое сравнение! Нюансы ее витиеватого прошлого опускаю исключительно из благородства и порядочности, ибо они есть энциклопедия разврата! – Вытащив из правого кармана руку, она устремила к потолку указательный палец: – Смертоносный яд, способный отравить любую неокрепшую душу. – В ее позе читалась хроническая недооцененность публикой. «Кого же она мне напоминает? – силилась вспомнить Катя. – Надменное лицо, нос с горбинкой, тяжелая шея, седые пряди в низком пучке. Точно, постаревшую Ахматову с фотографий». Алевтина Ивановна, не опуская пальца, продолжала: – Но Господь учит нас состраданию, милосердию, помощи ближнему, поэтому, только поэтому я пускаю вас к себе.

Они ждали конца ее мессианской речи как манны небесной. Им до одури хотелось остаться вдвоем. Она говорила что-то еще. Наконец прозвучал спасительный завершающий аккорд:

– Надеюсь, вы усвоили, как раскладывать диван и открывать форточку, потянув за веревку. Что ж, располагайтесь. – И Алевтина Ивановна удалилась из комнаты.

Задвинув сумки ногами в угол, они ринулись в объятия друг другу. После поцелуя Катя выдохнула:

– Надо работу срочно искать.

– Прямо сейчас? – Кирилл не выпускал ее из объятий.

– А когда? Месяц пролетит, оглянуться не успеем.

Они бросились к сумкам, достали ноутбуки, поспешили к столу, нашли розетку с удлинителем, подключили шнуры, стали торопливо бить пальцами по клавишам.

– Что за фигня?

– Боже, у нее Интернет не проведен.

– Кать, давай завтра. – Кирилл смотрел на нее умоляющим взглядом.

– Что завтра?

– Интернетом займемся завтра. Отец час назад вынес мозг, эта «прости Господи» добавила.

В этот момент Алевтина Ивановна из коридора оповестила их, что уходит на вечернюю церковную службу.

Обнявшись, они стояли у окна. С шестого этажа были видны нескончаемые хвосты почти не двигавшихся машин на пересечении Смоленского бульвара с Новым Арбатом. Словно две перпендикулярно текущие реки, войдя в неразрешимое противоборство, оторопело застыли. В оконных стеклах отражались вечерние огни московского центра, в приоткрытую форточку вплывал разноголосый автомобильный гул. Кирилл крепче скрестил руки у нее под грудью, прильнул сзади лицом к ее волосам. Макушкой она ощущала тепло его дыхания. Тепло было такой силы, что согревало ее существо до кончиков пальцев. У нее возник импульс развернуться, увидеть его глаза, уткнуться лицом ему в грудь, рассказать ему все. Как после смерти отца и бабушки не принадлежала себе одиннадцать лет, жила, будто во сне, каждый день, каждую минуту ожидая несбыточного чуда, что откроется дверь, они вернутся и все станет как раньше. Что никогда не могла понять материнских поступков, ее безумной страсти к тряпкам, главное, к этому накачанному уроду Славику, ее неспособности или нежелания выбрать время и просто поговорить с единственной дочерью. Что от хронического этого непонимания спасалась только музыкой, фильмами, учебой, памятью об отце. Что никогда не любила молодежных тусовок, шумной дымной суеты, болтовни ни о чем, если попадала в них, чувствовала себя потерянной, одинокой, никому не нужной. Наконец о самом страшном – надругательстве над ней отчима и патологическом неверии в это матери. Но она вспомнила слова Берты: «Нам не нужна его жалость, нам нужна его любовь», – и ей расхотелось быть слабой. Откуда-то всплыли строчки, она прошептала почти неслышно:

– «Свиданий наших каждое мгновенье мы праздновали, как богоявленье».

Он ее расслышал:

– Из «Зеркала» Тарковского.

Она кивнула.

Вот так стояли они, одни на целом свете, во всей Вселенной, не чувствуя ни времени ни пространства. И где-то там, внизу, под ними «расступались, как миражи, построенные чудом города».

Потом они расстелили диван, помчались принимать душ, не замечая полного упадка вокруг, видя только друг друга.

– Мы красивые, – произнесла Катя, когда они срослись под струями воды, как сиамские близнецы.

– Слабо сказано. У тебя спина шелковая. – Он плотнее прижал ее к себе.

– Не здесь, в комнате.

Выключив воду, он ловко выпрыгнул из ванной, завернул ее в полотенце, перекинув через плечо, понес, придерживая за ноги, в комнату. Это была самая чудесная ноша в его жизни.

– Мне страшно, – прошептала она, когда он аккуратно опрокинул ее на диван, стянул с нее полотенце.

Она лежала перед ним с раскинутыми темными змейками мокрых волос, тоненькая, узкобедрая, необыкновенно женственная, прекрасная, напоминающая девочку на шаре Пикассо. В ямке между ее ключиц дрожала капля воды, влажная еще кожа излучала золотой теплый свет. Стоя над ней, он смотрел на нее неотрывно. Лицо у него было серьезное, сосредоточенное, ей казалось, он видит насквозь всю ее: как кровь бежит в венах, как работает сердце, как дышат легкие. Она зажмурилась, закрыла ладонями грудь, повторила: «Мне страшно». Он наклонился, убрал ее руки, нежно распял ее, осторожно слизал языком каплю между ключиц, поцеловал в ложбинку между грудей, где еще хранилось тепло ее ладоней. Соски ее откликнулись, напряглись, потемнели. Отпустив ее запястья, он взял в ладони сначала одну ее грудь, приник губами к соску, другую обхватил смелее, стал целовать сильнее, дольше.

– Ты любишь меня? – задохнувшись от сладости ее сосков, охрипшим голосом спросил он.

– Да.

– Все, что было до этого, не важно?

– Да.

– Я тоже люблю тебя. Очень.

Потом она засмеялась, кивнув в сторону стола, где развернутые друг к другу под углом в сорок градусов стояли с распахнутыми крышками, будто объясняясь в любви, их ноутбуки. Чуть приподнявшись на локтях, он тоже улыбнулся. Счастливо опрокинулся на спину. Положил на нее правую руку, захватив часть ее живота и бедра, произнес:

– Моя.

Она улыбалась, замерев под тяжестью его руки.

– О чем ты думаешь? – Она легонько провела ладонью по его животу.