Скорпионья сага. Cкорпион cамки - Игорь Белисов Страница 41

Это было самое долгое лето в моей жизни. Каждый день безразмерно растягивался, как чулок. До обеда я ездила по больницам, но без упорства – большинство заказчиков разлетелись по отпускам.

Зато, обедала я теперь всякий раз с Германом.

По праву мужчины место встречи он выбирал сам. Какой-нибудь ресторан, иногда уже знакомый, а чаще новый, поэкзотичней. Старался разнообразить. Мне это нравилось. Чувствовала себя женщиной. Для меня желали сделать приятное – и желали меня.

А потом мы с ним ехали на квартиру свиданий.

Он купил кое-какую мебель. Кухонный стол, стулья. Холодильник. Пару глубоких кресел с низким широким столиком в единственную комнату. Музыкальный центр. Телевизор с видиком. И конечно, главная, культовая покупка – широкий диван, в сложенном виде уютный, а в разложенном будоражащий кровь и срывающий все одежды.

Да, это была она. Каждый день. Как ни пыталась я избегать точного определения, как ни старалась не думать, но с каждым очередным вечером, поднимаясь с дивана и собираясь домой, я все более убеждалась: да, это любовь.

Странно. Он ведь не был моим первым мужчиной. Какой-никакой, а все-таки опыт. Я могла сравнивать. Но почему-то не вспоминалось. То есть, я могла, конечно, но не хотела, а если бы захотела, то, пожалуй бы, не смогла. Если прошлое и всплывало, то оставалось бесплотной картинкой, не возбуждающей и слабого отголоска тех подлинных чувств, которые я испытывала в живых объятьях уже не юного, слегка оплывшего, слегка тяжелого, но вполне крепкого, бугристого и скользкого, пахучего и мшистого, моего нового, впервые познанного, мужского тела. Я увлекалась. Все неистовей. Прогрессировала раскрепощенность, а вместе с ней росла и жадность, ненасытность. Он становился мне необходим. Жизнь без него теряла содержание, и только с ним все обретало смысл. Он был мужчина. Настоящий. Мой.

Однажды он не смог приехать. Позвонил и сообщил, что у него наклюнулось большое дело. В подробности не посвятил. Заверил, что все будет хорошо. Затем исчез на двое суток. Всего каких-то пару дней, но в них я потеряла аппетит и даже вроде бы осунулась.

Мы встретились 15-го июля. Дату я запомнила, поскольку Герман объяснил, что случилось за два дня до того, 13-го. В тот день Международный валютный фонд выделил нашей стране неотложный кредит – 22 миллиона долларов. Ге рман сиял непонятной мне радостью. Пересел ко мне в «Поло» и, пока я рулила, пустился разглагольствовать. Дескать, жизнь напоминает кредитную систему: самое лучшее, а именно – счастье, мы получаем в молодости и сразу в полном объеме, а потом до старости выплачиваем долг со все возрастающими процентами.

– Или не выплачиваем… – Он странно оскалился. – Заверни в магазин, купим шампанского. Надо это дело обмыть.

В квартире он водрузил бутылку на стол, дополнив парой фужеров, соучастников свиданий, купленных с первой мебелью. Скинул с плеча спортивную сумку и шлепнул ей рядом с шампанским.

Мое сердце дрогнуло.

Он хрустнул молнией.

Там были доллары.

Передо мной все поплыло – и тут же собралось в фокус. Герман вытаскивал пачки, раскладывал на столе и громко считал: «Раз… два… три… четыре…» Их было не так много, но мне показалось, будто время застыло и падает тяжелыми долгими каплями. На три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на воду, на чужой труд. И еще на четвертую – как кто-то считает деньги.

– Ну вот, – подытожил Герман, – завтра я выплачу долг. И квартира окончательно станет твоей.

– Я ничего не понимаю…

– Зачем тебе понимать? Думать должен мужчина. Женское дело – любить.

Он весело подмигнул и хлопнул шампанским. Вспенилась, заискрила пара фужеров. Герман свой поднял на уровень глаз и торжественно возгласил:

– Ну, за твою квартиру!

– За нашу… – поправила я.

Если честно, я ждала этого. Все к тому шло. Но не думала, что это случится так скоро. Не прошло и полгода с его первых жалоб на жизнь и одного месяца нашего счастья, как Герман сказал:

– С меня хватит!

Заявление родилась не на голом месте. Хотя, прозвучало, когда мы с ним были именно голыми. Мы лежали в обнимку и болтали о всякой всячине вроде смысла жизни или переменчивости эпох, в общем, о том, над чем лично я никогда не стала бы ломать голову, искренне относя высокие материи к уделу меланхоликов. Болтал, в основном, Ге рма н. Я только поддакивала. Точнее, припечатывала поцелуем любую его идею. Чего бы он там ни плел, мне нравилось целоваться. И вот он выдал:

– Не могу жить во лжи. Пора оттуда сваливать. Приютишь?

Первая моя мысль: «Какие же мужики, в сущности, жалкие». И сразу – радость: он теперь мой, окончательно, безраздельно. С некоторых пор меня начала раздражать его половинчатая принадлежность.

По телу дивно заструилась энергия…

Вспоминается день, когда он действительно сделал это. Мы не стали тратить время на ресторан, а поехали сразу домой. В багажнике «Лендкруизера» покачивались два объемистых чемодана и несколько разнокалиберных сумок. Я словно видела его поклажу сквозь заднюю дверь, следуя хвостиком на резвящемся «Поло». Мне даже чудилось выражение лица. Во всяком случае, когда мы прибыли, оно осталось таким же: каменная тяжесть свершенного преступления. С этим же выражением он перетаскивал все к подъезду. Потом к лифту. Наконец, в квартиру. И только здесь, опустившись на табурет, он улыбнулся:

– Вот так это делается. Раз – и все. По-английски. Иначе – смерть.

Нагнулся к сумке и вытащил бутылку «Хеннесси». Плеснул в два бокала. Не чокаясь, выпил. Закурил. Подлил себе снова, в два-три глотка осушил. На лбу проступила испарина. Вытер ладонью. Набулькал еще и хмуро уставился в свой коньяк.

Я не вмешивалась. Понимала, ему сейчас трудно. За компанию держала бокал, но сама едва пригубила. Ему-то можно сегодня напиться. Даже нужно. Все-таки – стресс. А мне возвращаться домой. Домой?

Герман поднял глаза:

– Тебе осталось сделать последний шаг.

С мужем мы практически не общались. С того злополучного дня, когда между нами случилось побоище, он замкнулся в себе и на любые вопросы отвечал исключительно «да» или «нет». А по большей части и вовсе отмалчивался. Только морщился да сопел, выразительно намекая, что говорить нам с ним более не о чем, все уже сказано, сделано, сожжено и развеяно по ветру.

Я была аналогичного мнения.

И все-таки, неужели, конец? Вот так взять и все разом перечеркнуть?.. А с другой стороны, что, собственно, перечеркивать? Затянувшееся расставание? Хроническое раздражение? Нетерпимость? Ненависть? Ложь?..

Когда я сказала, что уезжаю, он никак не отреагировал. Я разложила чемодан, начала укладывать вещи. Одного оказалось мало, пришлось взять еще чемодан, но даже в два весь мой гардероб не желал умещаться. Нажитое непосильным трудом и романтической дружбой в бессчетном количестве оставалось болтаться на плечиках, громоздиться на полках, тесниться по ящикам и валяться разбросанным где только возможно. Требовалось что-то оставить. Принести в жертву.