Да будем мы прощены - Э. М. Хомс Страница 41

– Прошу прощения, что не проявлялся, – говорит он.

– Да и я тоже. – Я уже набрал воздуху рассказать про больницу, про человека, который умер, про все, что было, – и останавливаюсь. Включается сигнал личной тревоги. – Тут меня отвлекло небольшое событие.

– Надеюсь, приятное, – говорит он.

– Не свадьба, – отвечаю я, не добавляя больше ни слова.

– Я хотел с вами поговорить о вашей семье.

– Я был в больнице.

Вопреки моему нежеланию это говорить, из меня эта фраза вырвалась, как из пролома, из сорванного крана, на вдохе, комом слов.

– Простите? – переспросил он, не расслышав.

Я молчу. Он продолжает:

– Как вы помните, мы говорили о необходимости более полно осветить историю семьи. Я хотел бы вам послать несколько анкет для заполнения. Там запрашивается информация о ваших родственниках. Кто где родился, как жил, болезни, госпитализации, тюремное заключение, смерть.

– Хорошо, – говорю я.

– Вы не надумали приехать к нам с кем-нибудь из более старших родственников? Нам было бы очень важно узнать больше.

Вопрос действует как будильник для совести.

– Мне бы тоже хотелось знать больше, – говорю я доктору. – Присылайте анкеты, я займусь.

– Ну и чудесно, – радуется он. – Когда закончим этот процесс, подумаем о второй стадии – пригласить вас сюда на день-два. Но сейчас еще об этом рано думать.

– Есть ли известия относительно его юридического статуса?

– Это не моя компетенция. Позвоните координатору, может быть, он сможет вам ответить.

Разговор взбадривает меня, оставляя странный прилив энергии. Положив трубку, я думаю о матери и понимаю, что уже почти месяц не навещал ее.

Звоню на пост ее отделения и спрашиваю, можно ли с ней поговорить.

– Сейчас она не может подойти, – говорит сестра.

– Что значит – не может подойти? Она разве не должна находиться у себя в комнате? Скоро ведь уже спать ложиться.

– Она на уроке танцев.

Не могу поверить.

– Во-первых, сейчас уже половина десятого, а во-вторых, моя мать лежачая!

– Это уже не так.

– Правда?

Я неподдельно удивлен.

– Да. Комбинация нескольких факторов. Во-первых, у нас теперь новый психотерапевт, и ваша мать в нее просто влюбилась. Мы ее пересадили в кресло-коляску, и она ездит по коридору. Во-вторых, тут у нас один молодой врач проводит некоторое исследование, и вашу мать выбрали для участия в нем. Поэтому ей сменили состав препаратов, и она хотя и не то чтобы летает, но дела намного лучше.

– Она ходит?

– Ползает, – ответила сестра с явной радостью. – Ползает по полу всюду, где хочет, и ей это нравится. Мы ходим осторожно, чтобы не наступить… и выдали ей на колени и на локти хоккейные щитки моего сына. Прислать вам фотографию?

Она присылает мне по почте снимок. На нем, естественно, мама. Она ползает по полу в коридоре, как краб по морскому дну.

Я звоню Лилиан, младшей сестре матери, и она ворчливо дает мне разрешение ее навестить.

– Тебе что-нибудь привезти?

– Борща из того заведения на Второй авеню.

Я ей не говорю, что мне до Второй авеню ехать час с четвертью.

– Сколько тебе его привезти?

– Давай большую порцию, – говорит она. – А лучше давай две – суну одну в морозильник.

– Еще что-нибудь?

– Раз уж собрался, так привези что-нибудь, что на тебя смотрит.

Мама перезванивает.

– Женщина из приемной помогла мне набрать номер. Она сказала, что ты меня ищешь.

– Я просто так позвонил, и она мне сказала, что ты на уроке танцев. Все хорошо у тебя?

– Все прекрасно, я снова начинаю двигаться.

– Я собрался к Лилиан заехать, – говорю я и не успеваю закончить, как она перебивает:

– Она заболела?

Мамин голос полон заботы.

– Просто хочу ее навестить. Есть пара вопросов.

– Ага, у меня тоже к ней пара вопросов есть. – Мама щелчком возвращается в обычное состояние. – Где мои жемчужные серьги? И браслет к ним, что мне от твоей бабушки достался? Лилиан взяла их у меня на вечеринку, а потом что – решила сделать вид, будто так и было?

– Я могу ее об этом спросить, – предлагаю я.

– А ты не спрашивай, – советует мама. – Ты просто сделай, как она: залезь в шкатулку и возьми. А ей скажи потом, когда уже дома будешь.

– Посмотрю, что смогу выяснить.

– Когда будешь смотреть, проверь заодно ожерельице с рубином в середине и брильянтиками вокруг. Не помню, то ли я его потеряла, то ли твой папочка его прихватил, когда шлялся на ипподром.

– Папа был способен на такое?

– На такое все мужчины способны, – отвечает она.

Не зная, как у меня насчет вождения после инсульта, я вызываю водителя, который возил нас на похороны Джейн, и спрашиваю, согласен ли он меня отвезти к Лилиан, подождать и отвезти обратно. Он мне объясняет, что называется почасовой работой: семьдесят пять в час, не менее четырех часов. Я соглашаюсь. Он заезжает за мной в указанное время, мы заглядываем в магазин на Второй авеню, который теперь уже не на Второй авеню, и берем курс к Лилиан на Лонг-Айленд. Я прошу водителя остановиться, не доезжая до самого дома, чтобы не обсуждать с Лилиан мои обстоятельства.

Я медленно иду к дому, и перед мысленным взором мелькают летние дни рождения, фейерверки на Четвертое июля, пикники. Дома на этой улице были когда-то однообразными, кирпичные разноуровневые, все на одно лицо, и отличались только тем, какого года стоял на подъездной дорожке «понтиак» или «бьюик». Сейчас они превратились в ублюдочные варианты себя прежних. Какие-то достроились, другие перестроились, будто на них выросли опухоли размером с комнату, третьи снесли, освобождая место для постмодернистских стероидных чудовищ. Двухуровневые гостиные и парадные салоны пришли на смену излюбленным эркерам, которые придавали каждому дому пятидесятых-шестидесятых неповторимое сходство с аквариумом. Я выгружаю продукты на кухонный стол Лилиан, гадая, может ли вот эта древняя, почти уже крошащаяся клеенка быть той самой, что лежала тут тридцать лет назад? Лилиан с мышиной быстротой прячет все принесенное. Она крошечная, футов четырех ростом, и быстро усыхает.

– Что с тобой? – говорит она. – Ты весь побитый.

– В аварию попал. – Не могу заставить себя рассказать ей про инсульт: у меня от этого ощущение, будто я очень старый. – Цветы красивые, – киваю я в сторону вазы на столе.

– Сто лет тут стоят, – отвечает она. – Пластмассовые, я их раз в неделю мою с «Айвори». Это оставь себе. – Она возвращает мне контейнер с кашей. – Я такое есть не буду. И это тоже. Мне мака нельзя. Никаких тебе семян, орешков, ядрышек. Ни попкорна в кино, ни фисташек. Кишки не принимают.