Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко Страница 41

Сразу несколько теней пробежали по лицу Ольги. Удивления, радости, тревоги, а потом ужаса. Она все поняла сама. Считала информацию с моего лица без слов.

— Мама? — только и спросила Ольга.

— Да, — ответил я.

Она закрыла лицо руками и убежала в «комнату прошлого». Кошка засеменила за ней. Захлопнулась дверь, слышно, как Ольга рухнула на кровать и глухо зарыдала в подушку. Я постоял в прихожей, потом пошел следом. Ольга лежит на широкой тахте, среди плюшевых игрушек и девичьих тетрадок, которые хранит в память о счастливых и беззаботных временах. Она не воет по-бабьи, не голосит. Уткнувшись в подушку, тихонько плачет, всхлипывая, как ребенок, которого незаслуженно обидели. Плечи ее вздрагивают под бабушкиным пуховым платком. Кошка преданно сидит рядом, глядя на хозяйку. Я подошел, положил руку на темно-каштановые волосы Ольги, стал гладить, как маленькую, пытаясь успокоить. Что надо сейчас говорить, я не знаю. Постепенно всхлипы стихли. Ольга села на край тахты, вытерла слезы рукавом, протянула руки кошке. Та сразу прыгнула к хозяйке на колени, принялась нюхать ее лицо, норовя лизнуть ручейки слез. Ольга прижала к себе Каську и задала еще один короткий вопрос:

— Как?

Я рассказал.

Оказалось, она слышала взрывы даже здесь, но решила, что снова подорвали колонну федералов. Узнать подробнее было не у кого. В доме остались только мать и сестры Рустама. А выйти на улицу она не решилась. Я вспомнил слова Рустама: «Всех вас достанем!» Вот что он имел в виду!

Ольга доверчиво прижалась ко мне и затихла. Мне даже показалось в какой-то момент, что она задремала. Она еще не осознает по-настоящему, что произошло. Я тоже. Так мы просидели минут тридцать: Ольга уткнулась мне в грудь, а кошка — Ольге в колени. Кажется, если посидеть так еще немного, то плохое уйдет. Пленка времени отмотается назад, и все можно будет исправить.

В дверь тихо постучали. Это Погода. Степан дал бэтээр ненадолго, да и светить машину в руинах опасно. В любой момент могут появиться боевики. Пора возвращаться.

— Собирайся, — сказал я Ольге.

— Куда?

— С нами поедешь, на базу. Поживешь у нас. Так будет безопаснее. Да и тебе полегче, чем тут одной. Завтра надо похоронить Ольгу Ивановну. Я помогу. В Москву поедешь вместе с нами, через три дня. Я все продумал. Нечего тебе тут больше делать, — говоря все это, еще не представляю, где разместить Ольгу с кошкой. У нас свободных мест нет, а после взрывов во всех вагонах выбиты стекла. Но оставаться одной в руинах Ольге нельзя.

Она обвела взглядом комнату. Прижала сильнее кошку, потрогала коричневого плюшевого медведя в смешной детской распашонке. Посмотрела на пианино, портреты на стенах.

— А как же все… это? Это все как? Господи, что я говорю! Мама! — И Ольга снова зарыдала, уткнувшись в испуганную Кассандру, заливая кошку слезами.

— Ольгуш, послушай, — я никогда так ее не называл, — нам с тобой сейчас надо ехать. Все будет хорошо. Все образуется. Мы что-нибудь придумаем, но сейчас надо ехать.

— Я не поеду сейчас, — вдруг твердо сказала она, закрывая лицо ладонями. — Мне тут будет лучше, правда. Мне сейчас надо побыть одной. Ты езжай, пожалуйста. Завтра все решим.

* * *

Прямые включения идут каждые полчаса в специальных выпусках «Новостей». Взорванный комплекс правительственных зданий в Грозном — ГЛАВНАЯ НОВОСТЬ ПЛАНЕТЫ. Самый крупный и кровавый теракт за вторую чеченскую войну. Москва через спутники рвет Космос на части. Редакторы телеканалов хотят новых кровавых подробностей.

Одна молоденькая дура-редакторша мне завидует:

— Ты, Корняков, как только куда-то приедешь, всегда что-то случается. Профессиональное везение! Ой, мы так все напугались, когда нам сказали, что вся ваша группа погибла!

Идиотка. В горле ком. Хочется заорать десятиэтажным матом, послать эту суку на всю Галактику, но я глотаю ком и сбрасываю звонок.

ТВ-юрт похож теперь на лагерь инопланетян, направивших в Космос свои антенны. Тарелки связываются со спутниками и транспортируют в жилища землян картинку из самого Ада. Пыхтят соляркой генераторы, горят лампы, работают камеры. Корреспонденты возбужденно докладывают обстановку, дополняя информацию новыми цифрами, подробностями, синхронами военных и администрации.

«Разбор завалов продолжается. К месту теракта стянуто большое количество техники и спасателей, которые работают при свете автомобильных фар», — докладывают репортеры.

Мы с Бондаренко «прямимся» по очереди. Во время одного из включений Димка заметил на своем ботинке кусок чьей-то печени. Почему-то он был уверен, что это непременно печень. Едва не «вывалился» из эфира. Впал в ступор, перестал отвечать на вопросы ведущей. Хотя парень бывалый, прошел не одну войну и даже где-то был легко ранен, чем гордился.

Я заметил, что на включениях нет Вермута с Вискарем. Они куда-то пропали после взрывов.

В перерывах между эфирами пьем водку. Пьем много, будто это не водка, а вода. Не закусывая и не пьянея. Еще сами не осознали, на каком свете находимся. Что только Господь Бог и ангелы-хранители спасли нас от участи превратиться в замерзшее кровавое желе, скользящее под ногами. Взрывами повалило столбы, и теперь лампы телекамер — единственное освещение ТВ-юрта. Трупы убрали не все. Кое-где в темноте еще спотыкаешься о тела. Просишь у них прощения, как будто мертвые могут слышать. Во всех вагончиках, где живут журналисты, выбиты стекла. Наш фанерный вагон стоит в трехстах метрах от гигантской воронки. Взрывная волна превратила его из прямоугольника в параллелепипед. Вырвала батареи вместе с железными крюками из стен. Оттуда же, как прыщи, выдавила огромные гвозди-двухсотки. Теперь в нашем жилище температура как на улице. Чернила в ручках замерзают, писать тексты приходится карандашами при свечах, прямо как в известном дурацком анекдоте. Сердце сжимается при мысли об Ольге. Как она там сейчас? Знаю, что никогда еще не было ей так плохо и так одиноко, как этой ночью. С другой стороны, может и к лучшему, что она осталась. Хотя бы не мерзнет под открытым небом.

Гусь, Иван, Димка, техники Серега и Илья сидят как одеревеневшие и смотрят в пол. Водка не действует. Понимаю, что думать нам сейчас нельзя. Думать можно только о работе. Иначе свихнешься, если прокручивать в голове по сто раз одну и ту же пленку. Может и зажевать. Хлещу парней по щекам, чтобы вывести из шока. Гоню работать.

— Ты знаешь, Миха, я в Чечню с тобой больше не поеду. Хватит! — говорит Гусь, заваливаясь на кровать. Таким я его еще не видел. У каждого из нас это не первая командировка и не первая война. Видели всякое. Но никто не знает, когда его торкнет.

— Да я и сам больше не поеду, — отвечаю ему, испепелив в две затяжки сигарету до фильтра. Почему-то забыл, что давно бросил курить.

— Нет, правда, — продолжает Гусь. — Я вот фразу слышал: «Если очень долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреть на тебя». Правильная фраза.

— Правильная, — согласился я.