Карта Талсы - Бенджамин Литал Страница 41

– Мне заехать к вам в офис через какое-то время?

Она удивилась.

– Я рядом, – сказал я.

– Ну заходи, если хочешь. Мы должны закончить в районе шести.

Раз уж я вылез из машины, то пошел дальше пешком. Меня расстраивало, что у меня нет наушников, чтобы слушать Эдриен, гуляя по нашим излюбленным маршрутам. Ведь именно сюда я попал. «Я стараюсь, стараюсь, чтобы все получилось», – тихонько пел я, шагая по пустынной улице. Раздался мелодичный перезвон церковных колоколов, повторяющийся каждую четверть часа, и полетел между домами.

Вывеска «Центра исполнительского искусства» светилась все так же ярко: здесь снова ставят «Богему», ла-ла-ла. Один мой друг, который успел пожить в совершенно разных местах, однажды сказал, что истинный город – это такое место, где можно петь на улицах, не производя впечатление сумасшедшего. Но в Талсе на улице тебя никто даже не мог услышать. Достаточно просто пройтись пешком, чтобы тебя приняли за ненормального. Из-за угла вывернула машина и проехала мимо. Я вспомнил времена, когда еще не бывал за пределами этого города. В том возрасте человек обычно и не против произвести впечатление, будто безумен.

По сути, именно этим так решительно и занималась Эдриен, столь смело и продуманно. Общаясь с ее друзьями, собравшимися в больнице, я не услышал ничего об ее нестандартности, о дерзости ее спонтанных выходок. Однажды она остригла мне волосы, когда я спал. Она продемонстрировала этим… что именно? Свое присутствие и в конечном счете мосты веры, упирающиеся в ее молчаливое ощущение момента. А как Эдриен ходила по улице! Я подумал, вот если бы я увидел ее сейчас – если бы я был из тех техасцев, что приехали на встречу с Лидией, вышел бы на улицу покурить, а мимо меня прошла бы она, молодая женщина, сутуловатая, с выражением абсолютной невозмутимости на лице, с мешками под глазами, в юбке и на каблуках.

Бизнесмену, вероятно, покажется, что с ним заигрывают. Возможно, ее образ надолго задержится в его мыслях. Но, быть может, потом, вспоминая, бизнесмен подумает, что видел ее насквозь с этой ее яркой юбкой и гордо вздернутой головой.

Помню, как-то в студии Эдриен рисовала, а потом повернулась ко мне. «Ты действительно думаешь, что я хороша?»

Она в этот момент держала намазанную краской кисть в руке.

Может быть, она растрачивала свою жизнь ни на что. Я ступил на Главную улицу, и с этого момента как будто начался выдох после задержанного надолго дыхания: все светофоры переключились на зеленый, обогнавшие меня машины, да и все, кто скопился на перекрестке, перестали сдерживаться и покатили дальше. И вскоре исчезли. На самой дороге, на этом одностороннем участке, не было желтой разметки, и она тянулась спокойно, от бордюра до бордюра, подтянутая и полная достоинства, как спина священника.

Я пошел дальше.

Раньше это была грязная улица, полигон хулиганов, в день получки они шатались тут, поливая дорогу пивом, отирались у витрин, пялились в новые крытые галереи банков и двухэтажных офисных зданий. И еще там ходил трамвай. Но с тех пор тут навели порядок, последним спонтанным действом, которое тут происходило, были расовые беспорядки. И то еще до рождения наших родителей. А теперь здесь такая чистота, что даже энтузиастам обустройства города эта улица стала казаться скучной, так что они ведут обсуждения на эту тему и голосуют и переголосовывают за всякие идеи вроде той, чтобы убрать мощеную дорогу и построить пешеходную улицу или просто сменить покрытие, а через некоторое время вернуть на место светофоры.

Жаль, что этим все ограничивалось. Я мог бы добавить стихов, но когда наступит конец света, люди будут вспоминать эту часть Талсы, как пробный запуск. Я использовал центр города как фон для любовной истории – но далеко не все так сознательны. Небоскребы у подножия такие никакие. Как хорошо было когда-то, когда можно было провести руками по спине Эдриен снизу вверх, развести ей лопатки.

Я добрался до «Центра вселенной» и пошел в гору, к площадке, где катались на скейтах. Эдриен рассказывала мне, что Род отправлял ее в Массачусетс в балетный лагерь. Но когда он сам переехал жить в Новую Англию, она перестала туда ездить. Из гордости. Она была такая грациозная по сравнению с Родом: Эдриен могла бы всю жизнь провести в балете. Я воображал, что ее тело как раз для этого. Когда Род уехал, она принялась бродить по ночным улицам. Эдриен могла бы стать ужасным человеком, но не стала. Из гордости. У нее были свои границы, внутренние стены, к которым она относилась с уважением. Во время прогулок, являвшихся ключевым событием утра Эдриен, мы иногда останавливались тут и наблюдали за скейтбордистами. Ребята к этому времени уже были на месте – они прогуливали школу, поэтому и приходили сюда так рано; им же нужно было выйти из дома и куда-то себя девать. Я всегда хотел узнать, что это за люди – и вскоре научился с улыбкой смотреть на их серьезность, как они, словно ястребы, подавались вперед, разведя руки, или же, пытаясь удержаться на ногах, обнимали воздух; мне нравилось, как они сыпали проклятьями, искренне стараясь, как будто при отце. От старших братьев они знали о том, кто такая Эдриен. Да и сами видели ее на всех годных вечеринках, на которые попадали. Разговаривали они с ней, как с крайне сексапильной матерью друга. Частенько они подъезжали прямо к ней, однажды она даже протянула руку, как королева, позволив ее поцеловать, просто чтобы приколоться надо мной, так пристально за этим наблюдавшим.

Сегодня в «Центре вселенной» никого не было, за исключением позвякивающего флагштока. Я глубоко вдохнул. Мне захотелось попробовать запеть, как Эдриен. Я тихонько начал – даже не открывая рта. Но чтобы это можно было назвать «пением», это нужно делать во весь голос. За спиной у меня стояли немые небоскребы, а впереди в знойном мареве струился район кирпичных складов. Я начал ворочать языком и тянуть звуки, как учила меня Эдриен. Я был похож на говорящую доску. Я заставил себя произнести слог, обрывая звук согласной. Потом сделал шаг вперед. Я как будто бы набирал высоту: «Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йооорк». Часть «Нью» была простой, но потом надо было опускать челюсть, подняв при этом брови, и перейти в более широкий «Йор». А ведь в Нью-Йооорке меня ждет моя настоящая жизнь. Или?

Я понял, почему Эдриен любила петь: чтобы раскрылось горло, надо найти точку уверенности у себя в животе, самую теплую и влажную. Электрический импульс от мозга должен запустить легкие, это как кончики антенн на крышах зданий мерцают в воздухе красным огоньком – словно пронзая его раскаленными докрасна идеями, как будто именно благодаря им волны шипят в эфире.

Я пошел, смущаясь, в ярком свете своих полумертвых прозрений, к перилам. Навалился на них и снова посмотрел на небоскребы. Петь я не собирался. У меня внутри не то же самое, что у Эдриен, – это мне уже стало ясно. Но если бы только она могла смотреть на то, что вижу я сейчас, и так же сильно этого желать. Как только я узнал, что она попала в аварию, я подумал, что это, пожалуй, самое отважное самоубийство – вытолкнуть из-под себя мотоцикл. Но я ошибся – я спутал ее крайне безоглядное безрассудство и настоящую суть, настоящую автобиографию. Это было больше на нее похоже и верно даже при отсутствии внешних стимулов – следовать своему собственному пути и перевернуться, может, ошибившись, но не утратив самообладания, и полететь, словно манекен.