Скажи красный - Каринэ Арутюнова Страница 41

Все-таки странные эти филармонические тетеньки – кажется, они и двадцать лет назад были те же, в аккуратных шарфиках – неброских, конечно же, подобранных со вкусом, с надлежащим месту и событию вкусом, – блейзер или свитерок незапоминающегося цвета, – темная юбочка, – сердитый взгляд совы из-под толстых стекол. Или вечные мальчики с усыпанными перхотью девственными воротничками. Неухоженные, трогательные в своей несмелой зрелости, – так и не созревшие, впрочем, перескочившие благополучно период возмужания, вместе с сопутствующими ему, этому периоду, важными и второстепенными событиями, – как дружно оборачиваются они на шорох, каким нешуточным возмущением пылают их глаза.

Пока оглядываете вы зал, убеждаясь в случайности собственного нахождения в нем, – да, ведь кроме Баха с Моцартом существует множество иных соблазнов и наслаждений, отнюдь не чуждых…

Пока думаете вы свои суетные, право же, недостойные произнесения вслух мысли, которые игриво скачут, перебегают, заглядывают, ведут себя несообразно важности момента, – так вот, пока вы мнете в руке шарф, перебираете кнопки телефона, посматриваете искоса на спутника, принимаете соответствующую моменту позу, – бессознательно, конечно, бессознательно, – нога за ногу, – пальцы сплетены как бы немного нервно, – подушечка среднего отбивает ритм, – а сейчас, – сейчас, допустим, тень задумчивости наползает на ваш склоненный профиль, – вы и сдержать не в силах этот вздох, как бы невольно рвущийся из груди, – неподдельный, абсолютно уместный в эту минуту, когда крещендо взвивается до высот запредельных и обрывается стройной чередой рассыпающихся, будто ошеломленных собственным совершенством звуков, – пока мысленно вы завершаете пируэт смычка, задерживая дыхание, роняя шарф, сумочку, телефон, роняя кисть руки на колени, – потому что Бах – он гораздо более, нежели страсть, томление или вожделение, гораздо глубже, нежели отчаяние, – вы понимаете это как-то вмиг, все более уверяясь в том, что Бах – это не музыка, – это религия, философия, – это алгебра, гармония, синтез, анализ, распад, тезис, синопсис, оазис, апофеоз.

Это вы сами, взирающие на мир прозревшими внезапно, омытыми глазами, как будто видите его впервые, – все его тайны, – все укромные и жаркие углы его в своей неизмеримой, несоразмерной и соразмерной красе.

Не музыка, но сокрушительность скорби и неизбежность ее, накрывающей, но не сражающей наповал, – исцеляющей скорее.

Вот, говорит Бах, – вот твоя жизнь, – твоя печаль, твои радости и твои страхи, – сейчас я возьму их и смешаю, будто глину, будто воду, муку и яйцо, – сахар, муку и воду, – томление и страсть, тоску и отчаяние, опьянение и пресыщение, твои грешные помыслы и мысли достойные, все тайное и явное, – я буду месить их ладонями, пока не потечет прозрачнейшая, будто слеза, ярчайшая, исполненная величия и любви к каждому мигу несовершенной, суетной, друг мой, несовершенной и бесцельной, казалось бы, жизни…

Пока не сотворю эту примиряющую с горем скорбь и эту парящую над нею радость, пока не завладею твоей душой и не вдохну в твою грудь новое дыхание…

Ожидание

Ожидание. Ждать книги. Ребенка. Любви. Вдохновения. Вестей. А что, если продолжительность жизни измерять количеством ожиданий?

Истории

Я люблю истории, чужие, свои, любые.

Хорошо, когда упоение передается слушателю.

Нет ничего смешнее рассказчика, вещающего о чем-то в упоении и абсолютном одиночестве. Для хорошей истории нужны уши и глаза. Сидящего напротив.

Мавритания

Это тогда все было ясно.

Лето начиналось в последней четверти, а заканчивалось первого сентября. Оно было огромным, безразмерным, даже дождливое и ветреное, оно все равно было даром. Счастливым людям кажется, что все вокруг счастливы. С переменным успехом, но счастливы. Старики старятся себе потихоньку, без ропота и стенаний, родители приходят с работы во второй половине дня, и к этому времени суп должен быть съеден, уроки сделаны или как будто сделаны. Соседи ссорятся, мирятся, заглядывают посплетничать, поскандалить, одолжить соли или лука. В соседнем доме пожар, у Таньки отец напился и буянит, носится с табуретом по коридору, на завтра морфологический разбор и три задачи, и стих учить, стих перед сном, два раза прочесть и раз повторить, а как повторить, когда под подушкой книжка на самом интересном.

Нет бессмысленных дней и бессмысленных действий. В телевизоре – мелькание черно-белых кадров сменяется цветным калейдоскопом, по утрам ждешь мультфильма, по вечерам – штирлица или четырех танкистов.

В день рождения ждешь подарков.

Это особенный, очень длинный и радостный день. Апофеоз. Все вокруг ожидают этого дня, готовятся к нему загодя, шуршат нарядной бумагой.

Ты – причина праздника. Ради тебя вся эта суета, суматоха. Ну что тебе стоит встать на табурет, прочесть стишки. Или спеть песенку. Конечно же, ты споешь. Одну, другую. С горящими щеками и глазами, ты будешь раскачиваться в такт, улавливая флюиды восхищения в глазах сидящих напротив.

* * *

На зиму окна обклеивались бумажной лентой. Лента очерчивала границы. Холода, начала зимы, ее окончания. Начала ангин, предновогодней сутолоки, скрипа полозьев по выпавшему за ночь снегу.

На окне – узоры. На батарее – мокрые варежки.

Это сегодня она бесконечна. Несправедлива, жестока, беспощадна. Да как же так можно, – в отчаянии приговариваете вы, – вам еще кажется, что существует какая-то высшая мера справедливости, некий закон, согласно которому – это можно, а вот этого – уже никак нельзя.

Можно, можно – и так, и эдак, а вот еще и так, – некто всесильный глумливо хохочет или просто ухмыляется, сдвигая границы дозволенного, наблюдая за вашим ничтожным протестом откуда-то сверху.

* * *

или когда смеются, а вам непонятно. Хочется спросить, а неловко, – руками машут, – ерунда, ты все равно не поймешь. Обидно.

Или когда за окном – смех, шаги, – смеются взахлеб, – другая, параллельная твоей жизнь, течет, стремится куда-то, летит, – будто сверхзвуковой лайнер, а ты на тарантасе, черепашьим шагом.

А то и вовсе стоишь. Стоишь у таблички с указателем, а стрелка – в противоположную сторону. Все равно, мол, не догонишь, брат. Даже если купишь билет, самый дорогой в мире, все равно тебе в другую сторону.