Стервы - Джиллиан Ларкин Страница 41

— Конечно же, было бы на что… У меня… есть…

— Приятель?

— Боже мой, да нет же! — Она принужденно засмеялась. — Я хотела сказать, что у меня есть… работа. Я работаю официанткой. В… закусочной.

— А мне казалось, вы были тогда в клубе с одним блондином, потому и считал, что…

Он имел в виду Маркуса.

— Это просто друг, — заверила Глория. — Один из очень немногих, которые появились у меня после… э-э… того, как я приехала сюда.

Повисло неловкое молчание. Она не была готова к этому вопросу о приятеле. А Джером Маркуса приметил — возможно, он наблюдал за Глорией.

— Вот, смотрите, — проговорил Джером, заходя за стойку бара.

Глория смотрела, как он внимательно вглядывается в паркетный пол, выложенный из темных досочек, на которых с прошлой ночи остались отметины каблуков. Потом наклонился и продел палец в еле заметную петельку, потянул и откинул потайной люк.

— Там хранится вся выпивка, — пояснил ей Джером. — Кроме того, на случай внезапного налета полиции там есть ход, ведущий на соседнюю улицу.

Глория так была захвачена вихрем событий: предстоящей карьерой певицы, волнующей притягательностью Джерома Джонсона, поспешными приготовлениями к свадьбе с Бастианом, — что и забыла, по какой причине возникли заведения, подобные «Зеленой мельнице». А существовали они лишь потому, что в стране запретили употребление алкогольных напитков.

Когда «сухой закон» вступил в силу, ей было всего четырнадцать лет, тогда она была не в силах полностью постичь его смысл. Позднее, на уроках обществоведения в школе, они проходили его. Официально он назывался законом Волстеда, но все называли его федеральным законом о запрещении алкогольных напитков или Восемнадцатой поправкой. В 1920 году вдруг оказалось, что производство или продажа спиртных напитков на всей территории страны — нарушение закона. Что внешне выглядело вполне здравым.

Люди, однако, не горели желанием отказаться от пагубной привычки. И сразу же после принятия указанной поправки стали возникать «тихие» бары — подпольные заведения, куда всякий мог пойти выпить и повеселиться. Они считались нелегальными, но все о них знали. Всегда надежно укрытые — чтобы войти, нужно знать пароль, — они размещались в таких точках, куда никому (в первую очередь полиции) и в голову не пришло бы заглядывать. И все-таки все знали, как отыскать подобный бар.

Так что Глория, соглашаясь петь в «Зеленой мельнице», не только пренебрегала установленным временем возвращения домой и обманывала родителей — она нарушала закон.

— Вы готовы? — щелкнул пальцами Джером и махнул рукой, показывая в глубину подпола. — Я бы пропустил вас вперед, мисс Карсон, но в данном случае уж лучше я покажу вам дорогу.

Он спустился по крутой лесенке, Глория — вслед за ним. На предпоследней скрипучей ступеньке ее нога соскользнула, и Глория ухнула вниз.

Но Джером был наготове — он поймал ее.

Глория вцепилась в его сильные руки, выпрямилась. Они замерли, боясь пошевелиться. Глория ощущала на щеке его дыхание, а его руки обвились вокруг ее талии. В темноте, вдали от всего мира, он перестал быть белым или чернокожим. Просто мужчина.

Глория почувствовала, что сейчас что-то должно произойти. Но Джером бережно отпустил ее. Она отступила на шаг, не в силах окончательно прийти в себя.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Не стоит благодарности.

Джером включил электрический фонарик. Следуя за узким лучом света, Глория ощутила себя в каком-то доме с привидениями. Или в склепе. Пол устилали дохлые тараканы, а рядом громоздились промокшие картонные ящики с бутылками. Под потолком шли ржавые водопроводные трубы, свисали провода. То и дело им попадались приоткрытые двери, и Джером комментировал: «Гостиная для игры в покер», «Конференц-зал», «А про эту комнату мне не следует распространяться: если вы узнаете, что здесь на самом деле происходит, то больше не станете приходить в этот кабак».

— Ну, вот мы и пришли. — Он дернул за свисающую с потолка цепочку, зажглась покрытая густым слоем пыли лампочка. В этой комнатушке вдвоем было тесновато, а ведь там еще стояло обшарпанное пианино.

— Мы здесь будем заниматься? — спросила Глория, вся дрожа. Ей показалось, что она попала в холодильник, где хранят мясные туши.

— А вы думали, в Карнеги-холле? — Джером снял чехол со старенького пианино и закашлялся от поднявшейся тучи пыли.

Глория привыкла заниматься в большом зале музыкального крыла школы. Но она взглянула на Джерома, и ей стало стыдно. Что он может знать о больших концертных залах? Нечего ей проявлять снобизм и шарахаться от этой комнатки для занятий.

— Извините меня, — сказала она. — Я вполне довольна помещением.

— Начнем с дыхательных упражнений. Вам известно, где у вас диафрагма?

— Простите, не поняла. — Она сделала шаг назад.

— Диафрагма — это мышцы, которые крепятся к нижним ребрам. Посредством ее певцы управляют дыханием.

— А-а, поняла.

— Поймите, если вы вдыхаете неглубоко, то из легких и гортани выходит только воздух. Но если вдохнуть глубоко, до самой диафрагмы, где находится солнечное сплетение, то вы сможете выдать эмоции, звуки, тембр, переливы голоса… — Он прищурился. — Вы что, резинку жуете?

Челюсть Глории застыла на месте.

— Наверное, я просто забыла, что все еще… — Она стала лихорадочно рыться в сумочке, отыскивая клочок бумаги или хоть что-то подходящее. — Сейчас-сейчас, я только…

— Дайте сюда. — Джером протянул руку.

Несчастная Глория вытолкнула языком зеленую мятную жвачку в его ладонь.

— Извините, пожалуйста, — только и смогла пропищать она.

— Если вы не принимаете всего этого всерьез, то незачем тратить даром мое время. — Все, что Джером только что говорил ей так любезно и весело, тут же было забыто. — Не мне нужно брать уроки пения.

— Я отношусь серьезно. Я же извинилась.

— И перестаньте извиняться. — Джером оторвал страничку от лежавшей на полу газеты и завернул в нее жвачку. Потом снова посмотрел на Глорию. — Если вы сумеете там, наверху, выйти на эстраду и сделать так, что все без исключения слушатели влюбятся в вас без памяти с первым же звуком, который слетит с ваших уст, вы станете хозяйкой эстрады. Хозяйкой своего голоса. Станет ясно, кто вы такая, и никаких извинений. Понятно?

— Да, — ответила Глория.

Жар, с которым говорил Джером, заражал и пугал ее — в его голосе звучала страсть. А Бастиан вообще не считал джаз музыкой. В Бастиане не было ни капли страсти, даже когда они целовались.

— Итак, вы готовы? — уточнил Джером.

— Готова.

— Для начала я хочу, чтобы вы вообразили себе, будто ваш голос — прекрасный клен. Вот это, — коснулся он ее макушки, — вершина, покрытая густой порослью рыже-красных листьев.