Следы на мне - Евгений Гришковец Страница 41

Ещё возле деревни, у самой реки, сохранился с давних времён старый дом. В этом доме никто не жил, да и не смог бы. Дом ушёл в землю по окна. Но было видно, из каких мощных брёвен его когда-то сложили, какая красивая и высокая крыша у него была. А ещё, крыша этого дома была с коньком. Так уже не делают. И давно не делают. Глядя на чёрные брёвна этой старой руины, так и подмывало сказать: «Какие люди раньше жили!»

А какие? Такие же. Ох, сомневаюсь я, что другие…

Ещё за околицей деревни, возле самого леса, стояли остатки сгоревшей избы. Мне так интересно было узнать историю той избы и пожара. Что-то жуткое мерещилось мне в головешках того пепелища. Какая-то драма, казалось, таится в них.

А история была такая. Жил в Колбихе здоровый такой парень, лет сорока пяти. Он был изрядного роста, жил один, жил то у одних, то у других. Своего дома у него не было. Звали его Анатолий. Он сам так представился: «Анатолий». В деревне же его звали Толиком.

Анатолий говорил очень медленно, смотрел на всех небесно-голубыми глазами пятилетнего ребёнка, пас овец, коров ему не доверяли, и колол дрова всей деревне. Тем и жил.

Говорили, что Анатолий в детстве сильно болел головой, так и остался дурачком. А какая деревня без своего дурака?

Выглядел, между тем, он солидно. Носил бороду окладистую, седую и, видно, самостоятельно стриженную, не сутулился и ходил медленно и вальяжно. Все его, не взирая на осанку и рост, шпыняли и уважения не выказывали. Но любили по-своему все.

Познакомились мы с Анатолием случайно. Стояли мы с отцом на берегу реки и рассматривали в бинокль другой берег. Анатолий подошёл к нам, извинился, представился и поинтересовался биноклем. Бинокль сильно его поразил. Он смотрел в него то так, то эдак. Восхищался.

Через пару дней Анатолий зашёл к нам вечером, помялся, побубнил чего-то, а потом попросил бинокль. Слово «бинокль» он не сказал, а показал жестами, что ему надо. Мы дали. Он пообещал его вернуть на следующий день, но не вернул никогда. Мы периодически напоминали ему про наш бинокль, но он смотрел в сторону, бубнил себе под нос невнятные слова и боком-боком уходил от нас.

Анатолий здорово колол дрова. Брал он за это копейки, ещё его за работу кормили и наливали самогоночки. Но самогонки он мог выпить много, а всё оставался такой же, как всегда. Анатолий мог колоть дрова весь день. Особенно у него хорошо это получалось зимой в морозный, погожий денёк. Замёрзшие чурки раскалывались легко, звонко и весело разлетались от удара колуна. А клоун у Анатолия был особенный. Колун был очень большой и не чугунный, как обычно, а стальной, то есть, совсем тяжёлый. Я как-то понаблюдал за тем, как он колет дрова. У него это получалось так легко и аппетитно, что я тоже захотел попробовать. Но у меня не получалось никак, ни легко, ни аппетитно. Колун был такой тяжёлый, что я с трудом его поднял, а опустил его на чурку не уверенно и не по центру. Мне удалось отколоть какую-то щепку, чурка упала, а колун чуть не угодил мне по ноге.

Вот так Анатолий и жил в этом мире. Колол дрова, да пас овец. Однажды мы с отцом видели его утром, шагающим по лугам вдоль реки за стадом. Он сильно от овец отстал, видимо, специально. Он шёл, периодически останавливался, доставал из кармана наш бинокль и смотрел на овец, а потом и вокруг. После этого он поглаживал бинокль огромной своей пятернёй и прятал его в карман. И вдруг он увидел нас, вздрогнул и быстро зашагал за овцами, иногда переходя на бег. Больше мы про бинокль ему не напоминали.

Да! Про сгоревший дом. В этом доме когда-то Анатолий жил со своей матерью. Мать его умерла уже давно и Анатолий жил в доме один. Однажды он решил извести дома тараканов, клопов и блох, которых было в изобилии. Кто-то его надоумил, что их можно выкурить дымом. Вот он и выкурил их радикально и раз и навсегда. Уж как Анатолий их выкуривал, не известно, известно только, что дом его сгорел под чистую и всё. Сам Анатолий оказался без дома в том, чём был. И из всего имущества остался у него только большой, тяжёлый колун, да потом добавился ещё старенький, потёртый, но вполне хороший восьмикратный бинокль.

А никакой страшной тайны у сгоревшего дома не оказалось. Хотя, других страхов в деревне Колбиха хватало. Год на десятый нашего присутствия в Колбихе объявился в деревне тощий и жуткий мужик. Звали его Виктор, а кличка была, кажется, Шульга. Точно не припомню. И родители мои не могут припомнить. Буду здесь звать его Шульга.

У Шульги было землистого цвета лицо, длинная жилистая с большим кадыком шея, нечесаные длинные седовато-сивые волосы. Он весь был какой-то длинный, худой и, казалось, скрипучий. И голос его был шипяще-скрипучий. Когда-то давно он родился и жил в Колбихе, потом то уезжал куда-то, то возвращался. Говорили, что всегда Шульга был нелюдимым, мрачным и жестоким. Жил один, даже собаки у него не было. А потом он убил кого-то, но не в Колбихе, а где-то. Убил, говорили ножом и очень жестоко. Посадили Шульгу надолго, на пятнадцать лет. Про него все и забыли. Только его домишко, стоящий пустым и на отшибе, напоминал о нём. И, вдруг, он явился, и окошки в том домишке загорелись зловещим светом. Явился он не один, а с женщиной.

Шульга на работу устраиваться не стал. Он постоянно слонялся по деревне, часто пьяный и злой. Его все побаивались или даже боялись. Ходил он сутулый, в какой-то клетчатой рубахе, в широких брюках и аккуратных кирзовых сапогах. Издалека можно было услышать его кашель. Говорили, что он болен туберкулёзом. От этого он становился ещё страшнее и опаснее. Ещё говорили, что у Шульги всегда с собой нож, и носит он его в сапоге. Я думал, что это деревенские придумывают про нож и наговаривают, для острастки. Думал я так, потому что мужики несколько раз его здорово побили. Шульга напивался и задирался буквально на всех, сыпал тюремными словами и страшными угрозами. Вот, в итоге, мужики не выдержали да и побили его. Побили жестоко, чуть не до полусмерти. Он после того притих, потом взялся за своё, опять получил, и притих надолго.

Женщина, которая вместе с ним появилась в деревне, на людях показывалась редко, иногда ходила в магазин, видели её на огороде, да ходила за водой. Но всё равно, так или иначе, её видели. А потом она пропала. Исчезла, как не было. В деревне забеспокоились. Пропала женщина! Как так?

Долго по этому поводу все говорили, да шептались, а потом позвали участкового из соседней деревни Копылово. Участковый приехал, пришёл к Шульге в дом. Женщины там не было. Шульга был пьяный, сказал, мол, ушла она, собралась и ушла. А откуда она была родом и куда могла уйти, Шульга говорил, что не знает и не ведает. Ему никто не поверил. В деревне точно знали, что никуда его женщина не уходила, и незаметно уйти или уехать не могла. В Колбиху автобусы не приезжали. Незаметно катером она уплыть не могла. А с вещами до ближайшего автобуса, который заходил в Копылово, пешком не добралась бы, обязательно попросила бы кого-нибудь подвезти. Да если бы даже пешком и налегке решила бы уйти, всё равно незаметно покинуть деревню было невозможно.

Все были уверены, что убил её Шульга и схоронил где-нибудь. К Шульге приезжала милиция из районного центра, увозили его куда-то. Не было его пару недель. Потом вернулся и ходил по деревне, зловеще улыбаясь. Я видел эту его улыбку и сразу, как только её увидел, поверил в то, что убил он эту женщину, точно убил. Но его отпустили, потому что никто не знал, как её зовут, откуда она взялась, и заявлений о пропаже человека, похожего на неё, ниоткуда не поступило.