Медленные челюсти демократии - Максим Кантор Страница 41

2. В борьбе за власть в смутные времена именно эти качества позволили ему взять верх. Он кричал громче других, более пылко и безответственно, обещал больше. Так и большевики обещали власть народу, землю — крестьянам: по той же логике — лишь бы пылко сказать. Идите и берите. Только давать никто не собирается, уже все роздано, а так — пожалуйста. Однако это действовало. Как случается со всеми страстными и бурными натурами, он и правда поверил, что этот набор прекраснодушных и безответственных слов действительно плод его внутренней работы, некоей программы. В годы борьбы за власть он казался — самому себе и окружающим — человеком, одухотворенным идей. Популярной тогда идеей была идея демократии. Про демократию хотите? Извольте! Он произносил банальности, его воображения не хватало даже на мало-мальски внятную программу, но подкупало то, что этот человек — за народ! Косноязычный, грубый, пьяный — но искренний! Но — болеет за мужика! Так, он настаивал на том, чтобы начальство лишили привилегий, и благодаря этому был популярен в народе. Тот же самый народ не заметил того, что именно этот человек забрал себе привилегий больше, нежели те начальники, против которых он выступал. Никому из уличенных в привилегиях не удавалось обеспечить себе пожизненную неприкосновенность, миллионные государственные дотации на охрану и т. п. Не говоря о членах его семьи, ставших легальными миллионерами, неприкосновенными для закона. Эти привилегии, выданные коррумпированным чиновником, были финалом его борьбы с привилегиями.

3. Победив коммунистическую элиту и сделавшись символом демократии, этот человек пережил два волнующих года. Волновался не один он — вся страна переживала что-то вроде катарсиса в долгой социальной драме. Это время предстало перед гражданами как прекрасный фестиваль свободы, праздник воли. Собственно, с момента речи на броневике перед Белым домом в 91 году и до расстрела парламента в том же Белом доме в 93-м (то есть от одного Белого дома до другого) в России была некая безразмерная демократия, демократия как бы идеальная, вне конкретных обстоятельств. А обстоятельства, тем не менее, присутствовали — и они формировали его поведение и характер так же властно, как в пору Свердловского обкома. Вообще-то эти два года прекрасными не были, они были чудовищными. В течение этих разудалых лет развалилась огромная страна, исторические завоевания России пошли прахом, рухнула система управления государством (то есть партия), сформировалась компрадорская, безжалостная политика в отношении населения и был введен в русскую политику принцип разрушительного, хамского наместничества. Однако проводились эти мероприятия с освободительным пафосом и вальяжностью, с той широкой барской оттяжкой, которая — по сравнению с партийным регламентом — воспринималась как свобода самовыражения. Шварк! — партбилет на стол! Бабах! — разломали Советский Союз на части! Эти два года вольницы показались гражданам воплощением их мечтаний: вот как оно бывает, когда не надо слушаться указов партии, когда сам правитель — бесшабашный хулиган! Ну не дивное ли время! А завершились эти бесшабашные годы расстрелом парламента из танков — пришла пора барину показать, кто в усадьбе хозяин. За искомые два года сложилась новая элита, и она предъявила свои требования этому человеку: он постепенно вернулся к своей прежней роли — стал выразителем новой власти, таким же секретарем обкома, как и прежде. Сам он идей не генерировал, мыслей не имел, только стучал кулаком. Это — привычная для него работа: стучать по столу кулаком. Однако экстатическая пылкость характера заставляла его думать, что сам стук кулака есть содержательное сообщение. Его кулаком разломали страну, раскурочили восточный блок, разгрохали промышленность, распихали участки добычи и т. д. без конца. Он ломал — и произносил пылкие фразы утверждающего, строительного значения. Собственно говоря, барин Троекуров (персонаж известной повести «Дубровский») и не наделен особенными идеями, а если он и воплощает феодальные принципы, то не потому, что решил их воплощать, а просто так сложилось. Он равно сумел бы воплотить и демократию, лишь бы командовать дали и крепостных сечь. Любопытно, что фразеология Ельцина была во все времена демократической — и во времена обкомства, и во времена обороны Белого дома, и во времена расстрела второго Белого дома, и позже, когда он уже сделался пьяной куклой в руках промышленной аристократии, воров и казнокрадов. Просто наполнение этих демократических терминов было — в зависимости от реального содержания власти — иным. Подобно тому, как самый рослый и шумный в компании воображает себя главарем, а реальный главарь позволяет ему так считать, так и он всегда воображал, что принимает решения сам, и постепенно эта игра стала понятна любому зрителю телевизора, не говоря о непосредственном окружении. Говорили о сильной руке, но никогда не было у государства руки настолько безвольной. Просто рука все время стучала по столу.

4. После 96-го года его портрет завершился окончательно. Отныне он стал откровенно смешон, и поделать с этим было ничего нельзя. Он много пил, загадочно улыбался, с хитрым видом произносил нелепости. Он стал именовать себя «святой президент» (сказано в Иерусалиме), говорить слезливые театральные фразы («Берегите Россию», — сказано Путину при передаче последнему власти над страной, чудом еще живой после реформ), называть себя «гарантом» закона (это сказано в стране, где закон попирался ежесекундно). Смотреть на Ельцина было неловко, президент вызывал жалость, кукольная роль его стала очевидной. Таким он был всегда, просто, когда отпала нужда в его крике и эскападах, наружу полезла смешная дурь, стали видны веревочки, за которые куклу дергают. К этому времени полноценно сложилось коррумпированное ядро власти, вполне безличное, распределяющее власть в процентном отношении между заинтересованными партнерами. Ему и одного процента не дали, если не считать того, что его внук — потешная реинкарнация Бориса Ельцина — катается по морям на яхте и пляшет в казино на Сардинии. Обобщая портрет этого человека, следует сказать, что он был русским барином, хрестоматийным номенклатурным начальником; он все время ломал и портил то, что ему вверили в подчинение; он ничего не построил; он был склонен к демагогической риторике — рудимент партийного прошлого. Под его опекой стали формироваться кланы и семейства, расхищающие бюджет страны. Украли много, но всегда считалось, что страна большая и хватит всем. Его услугами пользовались те, кто реально имел планы строительства — то, что они строили, не имеет отношения к фразеологии Ельцина. Это уже совсем другая история. Это история становления нового крепостного хозяйства — фундамент его заложил партийный барин.