Дети гламурного рая - Эдуард Лимонов Страница 41

У Юкио Мисимы несколько основных характеристик.

Он японец, он эстет, он правый, он милитарист и он фанатик.

Прежде всего он японец. Следует признать, что Япония стоит особняком от остального человечества и несколько возвышается над ним. Все японское как бы лучше, тоньше и качественней. Японские сабли, безусловно, превосходят европейские: они тоньше, воздушнее, изысканнее по форме и отделке, чем такие же европейские орудия убийства. И оттого они страшнее тупого какого-нибудь испанского клинка или германского палаша. Иероглифы, обладание которыми Япония делит с Китаем, предпочтительнее линейных, скудновато выглядящих европейских азбук. Японские бамбуковые домики — это особый архитектурный мир, так же как корабли этой островной страны, а их еда до сих пор интригует остальной мир множественными загадками, она полна очарования, их еда, даже простолюдинов, это вам не картошка с салом. Изысканная сложность — вот как можно охарактеризовать Японию и японское.

Почему это так? А мы никогда этого не узнаем, почему вся изысканная сложность была помещена на Японские острова. У них даже ландшафты побережья изысканны, и сложны, и утонченны. Соседний большой Китай тоже непростая страна, но Китай уступает в рафинированной сложности Японии. Китай попроще. Современная Япония, безусловно, полна всяких индустриальных и постиндустриальных корпораций, японские служащие в кургузых европейских костюмах, безусловно, убивают себя работой на службе корпорации, во главе которой стоит всегда некая семья, клан. Но точно так же служивый самурай был предан своему «даймио» — князю и должен был покончить с собой после его смерти. Автор «Хагакурэ» самурай Йоши Ямамото (1659–1719) остался жив и записал свой самурайский кодекс только потому, что его «даймио» запретил ему покончить с собой. Страннейший рафинированный дух японской расы прорывается сегодня в их любви к всевозможным роботам, механическим и электронным; между прочим, первых чудовищ-монстров запустили в мир не американцы, а именно японцы. Фильмы о добром прояпонском монстре Годзилле были сделаны в Японии после войны. Может быть, таким образом дух японского народа хотел компенсировать себе за поражение во Второй мировой войне и за трагедию Хиросимы и Нагасаки. Существует даже мнение — я прочел в журнале Foreign Affairs какое-то количество лет назад мемуары бывшего американского посла в Японии, — что Япония не покорилась, что она затаилась и мечтает о реванше над Соединенными Штатами, об отмщении. Что, достигнув небывалого экономического развития, Япония каким-то образом погубит Соединенные Штаты. Именно поэтому японцы убивают себя работой.

И вот у такого народа в 1924 году родился мальчик, позднее взявший себе псевдоним: Юкио Мисима. Правда, американцы все же твердо пишут Mishima.

Дед его был высокопоставленным чиновником. Я думаю, он все же уклонился от армии с помощью деда и потом не мог себе простить этой слабости. Это мое личное мнение. Оно основывается не на японских документах, а всего лишь на обширных материалах, вышедших о его жизни по-английски и по-французски.

Потому что он меня интересовал чрезвычайно. «Путь самурая есть смерть» — это основной лозунг, позыв «Хагакурэ», эти иероглифы были начертаны на головных повязках камикадзе, восемнадцатилетних и девятнадцатилетних юношей, вместе с примитивными самолетами-бомбами они падали на американские корабли и погибали. Я думаю, что эти его сверстники не давали ему покоя потом, вплоть до 1970 года. В ноябре 1970-го война его догнала. Он искупил свою вину.

Отсюда его чрезвычайный фанатизм, невиданная жестокость к самому себе. Ведь по сути дела он и его офицеры не очень и пытались захватить штаб. Мисима лишь обратился с речью к солдатам сил самообороны с балкона штаба: он предлагал им мятеж во имя императора. Его осмеяли.

— Имбецил! Перестань играть в героя! — кричали солдаты.

А он кричал им:

— Так мы рискуем потерять императорские традиции Японии!

И все. Только генерала удержали в заложниках, но ничего с ним не сделали, не пытались сделать. Налицо скорее явное желание погибнуть, а не совершить государственный переворот.

Конечно, он эстет, и непревзойденный. Куда там рыхлому ирландцу Оскару Уайльду в его фраке, сделанном в виде виолончели. Хотя и судьба Уайльда трагична, но Мисима привнес в свой эстетизм нотки рафинированной жестокости. Затянутый в мундир Тату-Но-Каи, два ряда сияющих пуговиц сходят вниз по торсу, белые перчатки.

Головная повязка пилотов камикадзе. «Путь самурая есть смерть» — гласят иероглифы. Японское красное солнце как пятно крови на повязке.

И они принесли свои мечи с собой! Мундир распахнут, свежее белье задрано, обнажая живот.

Короткий нож и длинный меч — орудия хирургической операции героического лишения себя жизни. Он все это отрепетировал!

Он снялся в фильме, где молодой офицер совершает ритуальное харакири. Есть фотография в Америке, где тотально-европейский — черный костюм, узкие брюки шестидесятых годов, тонкий черный галстук, белая рубашка, короткая стрижка, остроносые туфли — Мисима стоит на фоне афиши своего фильма. На афише офицер, грохнувшийся на колени, расстегнув мундир, приподнял рубашку и втыкает в живот ритуальный нож. Фотографию сделал его друг и издатель Альфред Кнопф. Он и пригласил Мисиму в Америку, куда тот отправился на пароходе.

Удивительно, но японцы считают его самым европеизированным писателем. Сам он считал идеальными переводы своих книг на английский и завещал впредь переводить свои книги на другие языки с английского! Лучшие его вещи — не многочисленные романы, доказывающие его правую политическую идеологию (любовь и преданность императору, самурайские традиции Японии), а автобиографическое эссе «Солнце и сталь», две пьесы «Мой друг Гитлер» и «Мадам де Сад» и, безусловно, бесподобные его комментарии к «Хагакурэ». Они звучали у меня в голове — слова монаха-самурая Йоши Ямамото, интерпретированные Мисимой. Когда я мерил шагами тюремные камеры трех моих тюрем, повторяя как заклинание:

«Для того чтобы быть превосходным самураем, необходимо приготавливать себя к смерти утром и вечером изо дня в день. Если изо дня в день самурай репетирует смерть мысленно, когда время придет, он будет способен умереть спокойно».

Далее следовал перечень всевозможных насильственных смертей — от поражения стрелой до удушения. Вот я ходил по тюремным камерам и воображал мои всевозможные смерти в тюрьме, от удушения сокамерниками до пули часового, которая, возможно, настигнет меня в тюремном дворе. Часть часовых на вышках были в Саратовской центральной тюрьме — женщины. Я воображал и смерть от выстрела женщины с накрашенными губами. Нужно сказать, мне совсем не казалась такая смерть ужасной.

Да и любая смерть не казалась ужасной, отрепетированная тысячу раз в голове.

Он был модным писателем и персоналити, кроме всего прочего. Его книги хорошо продавались, а фильмы, в которых он снимался (он с удовольствием играл даже роли гангстеров), сделали его популярным. Но это была лишь внешняя, видная обществу сторона его жизни. Правый политик, он втайне тренировал своих ребят из общества Тату-Но-Каи на военных базах сил самообороны. Зачем, можно спросить, если он намеревался умереть таким жестоким образом, не попытавшись даже действительно совершить государственный переворот? Впрочем, основная заповедь «Хагакурэ» — философии храбрости, чести и достоинства — звучит так: