Отцы - Валерий Панюшкин Страница 41

Ты увидала однажды в телевизионной рекламе куклу бэби-бёрн. Я бы, конечно, запретил рекламу про детей или обращенную к детям, потому что нечестно посредством детей раскручивать взрослых. Но пока реклама кукол не запрещена, ты видела куклу бэби-бёрн в рекламе много раз и с каждым разом все настойчивее просила ее.

– Денег нет, – соврали мы тебе. – Вот получит мама зарплату, тогда купим тебе куклу бэби-бёрн.

– А когда зарплата? – уточнила ты.

– Двадцать первого.

– А сегодня какое?

Разговор был в начале месяца, и, узнав, какое было число, ты, дабы расчесть, сколько дней тебе ждать, принялась отнимать это число из двадцати одного, ловко используя для счета пальцы рук и ног.

Наконец наступил день зарплаты. Мама пришла домой, и ты сказала ей:

– Мамочка, сегодня самый счастливый день в моей жизни.

– Почему? – Мама совсем позабыла про куклу.

– Потому что сегодня двадцать первое, и мы поедем покупать куклу бэби-бёрн.

Пришлось ехать. В магазине ты долго рассматривала кукол бэби-бёрн, и это были – помнишь? – такие младенческого вида куклы, которые плачут, сосут молоко, засыпают, просыпаются и, кажется, даже писают. А были еще куклы бэби-анабель, которые делают все то же самое, только не писают и, по-моему, симпатичней на вид.

Тебе тоже кукла бэби-анабель понравилась больше. Ты перебрала всех «бёрнов», сравнила их со всеми «анабелями» и сказала решительно:

– Я хочу эту куклу. Ее будут звать Глаша.

– Это не бэби-бёрн, это бэби-анабель, – предупредила тебя мама, догадываясь, какие драмы могут разыграться, как только ты, будучи обладательницей «анабели», увидишь в очередной раз по телевизору рекламу «бёрна».

– Я знаю, – ты отвечала уверенно. – Мне бэби-анабель нравится больше. Она то же самое, что бэби-бёрн, только красивее. И ее зовут Глаша.

По дороге домой ты кормила куклу из соски, укачивала ее, так что она закрывала глаза и засыпала, будила ее, так что она принималась, что называется, гулить. И ты была счастлива.

Во дворе вечером ты тоже не принимала участия в общих играх. Соседские дети катались на роликовых коньках, качались на качелях, а ты только нянчила свою Глашу, так что няня одного из соседских детей сказала:

– Ну видишь, Варенька, что такое ранний ребенок. Все развлекаются, а ты ляльку качаешь.

– Ее зовут Глаша, – отвечала ты, глядя на куклу с любовью.

К ночи у куклы перестали закрываться глаза. Кукла так устроена, что если ее покачать, то глаза у нее закрываются и кукла принимается сопеть. Но, видимо, что-то разладилось в кукольном механизме. Ты качала свою Глашу несколько часов подряд, однако глаза у куклы не закрывались, и кукла не засыпала.

– Чек же сохранился, – сказала бабушка, надеявшаяся хоть к полуночи загнать тебя спать. – Завтра мы пойдем и обменяем твою куклу на исправную. Иди скорей спать.

Ты промолчала. Надо было видеть твои глаза в этот момент. Ты, конечно, очень хотела иметь исправную куклу, у которой закрываются глаза, если ее покачать. Но именно эту куклу, у которой отказали веки, уже звали Глашей, и именно эта кукла была уже любима целый день. Ты промолчала и ушла спать. Глаша лежала рядом с тобой в постели и молча таращилась в потолок.

На следующее утро ты ворвалась к нам в спальню:

– Она закрыла глазки! – кричала ты, показывая нам спящую куклу. – Я ее покачала, и она закрыла глазки. Несколько раз. Она выздоровела! Не надо никого обменивать!

После завтрака к тебе в гости пришла подружка Соня с куклой бэби-бёрн. Вы накануне еще договорились встретиться и вместе поиграть в своих чудо-кукол.

– Только у тебя, Варя, не бэби-бёрн, а бэби-анабель, – заметила Соня беззаботно, как в музыкальных школах, например, педагоги беззаботно говорят родителям: «У вас чудесный ребенок, только совершенно без музыкального слуха».

Ты опять промолчала, как молчат родители в ответ педагогам в музыкальных школах. Ты героически поиграла с Соней в кукол два часа подряд. И мы поехали на дачу.

В машине ты сначала покормила куклу Глашу из соски. Потом укачала куклу Глашу так, чтобы та уснула. Потом аккуратно, чтобы не разбудить куклу, ты расстегнула ей ворот и извлекла батарейки. Приведя таким образом куклу Глашу в состояние наикрепчайшего кукольного сна, ты бережно положила ее рядом с собой на заднее сиденье автомобиля, накрыла куклу пеленкой, погладила куклу по голове.

И зарыдала. Громко и горько. Безнадежно. И я знаю это чувство. Мне самому иногда хочется так рыдать, например, когда я думаю, что вот мне сорок три года, я стал известным и успешным, высокооплачиваемым журналистом, и даже писателем, а хотел всю жизнь стать врачом, и теперь уже поздно, и ничего нельзя изменить.

Я был за рулем. Мы стояли в пробке. Я повернул зеркальце заднего вида так, чтобы видеть тебя, и сказал тебе тихо:

– Не плачь.

– Она не бэби-бёрн, папа. – Ты захлебывалась слезами. – Она бэби-анабель. И никого уже нельзя обменять.

– Конечно, нельзя. Мы же не можем обменять тебя на другого ребенка. И главное, не хотим.

– Потому что вы мне нужны. – Ты говорила сквозь рыдания.

– Потому что мы тебя любим. И ты тоже нужна своей Глаше. И ты тоже ее любишь. Не надо только хотеть от нее, чтобы она была бэби-бёрном, если она бэби-анабель.

– Почему?

– Потому что тогда вы обе не будете счастливы.

Это, кажется, была слишком сложная мысль для тебя. Ты плакала еще минут двадцать. Потом вытерла слезы и запихала батарейки обратно в кукольный спинной мозг. Кукла немедленно проснулась и сказала потешные младенческие слова «агу» и «зы».

Ты улыбнулась кукле, поцеловала ее и принялась кормить из соски.