Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер Страница 41

По-сельски безмятежные августовские дни Ирина проводила в основном в своей студии. Ей был приятен каждый звонок Лоренса с работы, как правило по незначительному поводу, но они так мало могли сказать друг другу. Ирина старательно трудилась, и работа шла нормально. Вполне нормально, но не хорошо. Отбросив в сторону столь не похожий на остальные рисунок, она прикрепила над своим столом иллюстрацию, передающую появление Красного путешественника, как эталон, постоянно напоминающий о чем-то неуловимом и волшебном, что поныне оставалось для нее недосягаемым. В ней был огонь, свет и радость, чего были лишены ее последующие работы. В недавних рисунках была видна рука мастера, они были по-своему хороши, но при взгляде на эти работы не перехватывало дыхание. Красный путешественник лишь ненадолго заглянул в ее мир и не пожелал вернуться.

Однажды днем, когда созерцание листов на столе казалось Ирине особенно скучным, она пробралась в спальню, чтобы расслабиться приятным для нее способом.

У нее редко возникала необходимость выпустить пар, скучившийся ниже талии, учитывая регулярность оргазмов, предоставляемых ей отношениями с Лоренсом. Но желание возникло прямо сейчас, а Лоренса рядом не было. Впрочем, его присутствие ничего бы не изменило. Она уже и не помнила, когда они последний раз занимались сексом днем, — факт, указывающий на то, что период страсти в жизни окончен.

Между уравновешенностью ежедневного труда и сумасшествием личной импульсивной энергии существует некое промежуточное состояние, когда человек способен принимать решения, находясь в здравом уме и прислушиваясь к советам разума. В такой момент еще в юности она выбросила горсть таблеток и решила с чувством полного самообладания отказаться от того самого обладания — впасть в бессознательное состояние, поддаться паранойе или беспочвенному ликованию, — чтобы суметь заставить себя провести прямую линию. Однако желание отказаться от здравомыслия, откровенно говоря, само по себе уже не является здравомыслием, поэтому решение заняться мастурбацией было для нее шагом в преисподнюю, движением от благоразумия к сумасшествию.

В такие минуты Ирина чувствовала себя не совсем комфортно. Освобождение от напряжения «соло» разительно отличается от достижения того же результата вдвоем, ей казалось, что Лоренсу не понравилось бы ее теперешнее поведение. Измену ему с самой собой она считала одной из форм прелюбодеяния. Она никогда не интересовалась, позволял ли он себе нечто в этом же духе, хотя искренне надеялась, что позволял. Она так мало знала о том, что происходит в его голове, когда они занимаются любовью (мало? Да она не знала ничего). Ради Лоренса и их общего блага она хранила тайну о сладострастной привычке. Развлечение Лоренса в тайной порнографической пещере с взятыми напрокат фильмами было бы полезно для них обоих.

В двадцать лет вид мастурбирующего мужчины казался ей чрезвычайно сексуальным. Почему? Возможно, в ее глубинных ощущениях секс с другим человеком казался чем-то неправильным — не совсем правильным. Ей нравилось смотреть на доказательство абсолютной правильности происходящего — мужчину, охваченного ни с кем не делимым наслаждением. Аутоэротизм был сокровенной святыней, обозначением глубоко личного.

Многие пары, испробовавшие все стандартные варианты и многие другие, никогда не позволяли себе лишь одно — мастурбировать на виду друг у друга. По разочарованию с такими эпизодами сравнимы лишь моменты потери девственности. Даже в более зрелом возрасте многие мужчины испытывают гораздо большее удовлетворение от уединения в туалете, нежели во время встреч с женщинами, обезображенными целлюлитом и привычкой вставлять фразу «на самом деле» почти в каждое предложение. Забавно. Поскольку все то же самое относится и к женщинам, непонятно, почему люди до сих пор еще занимаются совместным сексом.

Однако сейчас, лежа со спущенными джинсами на кровати, Ирина не испытывала желанного удовлетворения. Она все еще была нормальной. Это было так же скучно, как монотонная жизнь в ее квартире в красном кирпичном доме. Она предприняла более энергичные попытки, ставшие действенными, но вызвавшие боль. Она не могла избавиться от смущения, представляя со стороны вид своего тела, распростертого на кровати с руками между ног, смятыми джинсами, закрывающими теннисные тапочки. Все это казалось глупым. Она принадлежала к тем недостойным женщинам, которые регулярно занимались этим — урывками, скрывшись от позора. Она завидовала мужчинам, способным наблюдать за всем происходящим. Они следили за своей плотью, превращающейся из маленькой и сморщенной в твердую и рвущуюся вверх. Они могут видеть возбуждение, нарастающую интенсивность и взрыв. Они держат свое возбуждение в руках, захватывают, регулируют. Сопение и тихое шевеление на покрывале ни в какой мере не может с этим сравниться. Даже в момент оргазма мужчинам есть на что посмотреть. Это нечестно.

Ей необходимо что-то придумать, вообразить картинку, которая помогла бы ей расслабиться, в противном случае все затраченные силы принесли бы больше пользы для чистки унитаза в туалете. Тем не менее стремление представить мужчину оставило ее равнодушной. Каким-то образом секс с Лоренсом и постоянное мелькание перед глазами его обнаженного тела по дороге в ванную комнату притупило реакцию на голого мужчину. Обнаженное тело перестало быть экзотикой, следовательно, не вызывало бурных эмоций, ее реакция была такой же, как после созерцания руки или пальца. Впрочем, существовала одна дверь, открывать которую Ирина запрещала себе уже много недель. Она заперла ее и, возможно, даже замазала штукатуркой, чтобы не было видно и маленькой щели, побуждавшей к порочным действиям. Неужели сейчас она стоит прямо перед запретной дверью?

Дать себе разрешение войти означало поступить очень, очень плохо — подобные действия имели бы смысл только в том случае, позволь она себе стать плохой, — Ирина решила сконцентрировать воображение на том, что за последние годы жизни с Лоренсом могло стать для нее хорошим подспорьем: раскрывшиеся половые губы, к которым она мысленно припала ртом. Даже в состоянии алкогольного опьянения в уголках ее памяти вечно жило беспокойство, связанное с этой фантазией, не только волновавшей ее, но и смущавшей. Она не имела ничего против таких людей, но никогда не считала себя лесбиянкой и, уж конечно, не могла представить, что способна влюбиться в женщину. Кроме того, она даже не понимала смысла этого новомодного увлечения.

В молодые годы ее интерес к пенису граничил с нимфоманией. Стоило ей представить себе свидание с любительницей оральных ласк, как тут же она видела себя стоящей одетой и смущенно разглядывающей странную женщину, мучительно пытаясь завести разговор об оформлении гостиничного номера. Возможно, из чувства долга она попыталась бы поцеловать ее, не разжимая губ, что непременно показалось бы слишком мокрым и мягким, схожим по ощущениям с прикосновениями к переваренной бамии. Поспешно собравшись, она попрощалась бы и извинилась бы перед этой милой леди за то, что совершила ужасную ошибку.