Случай Портного - Филип Рот Страница 41

– Я еду в Айову, – говорю я по телефону.

– Куда, куда?

– В Дэвенпорт, штат Айова.

– Но это же твои первые каникулы!

– Я знаю, но я не хочу упустить такую возможность.

– Возможность? Возможность для чего?

– Возможность провести День Благодарения в семье мальчика по имени Билл Кэмпбелл.

– Какой еще мальчик?

– Кэмпбелл, как суп. Мы тут вместе живем. Дальше я слышу, что они меня так ждали, что Морти купил билеты на бейсбол. О какой еще возможности я говорю? Зачем тебе мальчик, как его, Кэмпбелл?

– Это мой друг! Билл!

– Что за ерунда? – говорит мой отец. – А как же сидр?

Я так и знал! Случилось то, чего я больше всего боялся. Мой папа просто феномен, он знает, чем меня уязвить, и всегда добивается от меня раскаяния! Я начинаю плакать из-за этого сидра, но стою на своем:

– Да уж как-нибудь без меня, я не смогу приехать, извини, меня пригласили. Мы сегодня выезжаем!

– Как „выезжаем“? Что это значит? – встревает в разговор моя мать. – Я ничего не понимаю: позволь узнать, куда ты едешь, как ты едешь? Вы наверняка поедете в открытой машине…

– А вот и нет!

– А если будет гололедица?

– Мы едем в танке, мама, тебя это устраивает?

– Алекс, – говорит она строго, – я слышу по твоему голосу, что ты не говоришь мне всей правды. Скажи мне правду, ты собираешься ехать автостопом, или в открытой машине, или ты придумал еще что-нибудь похуже? Вы подумайте – семнадцать лет! Всего два месяца его не было дома – а он уже совершенно одичал!

Этот разговор состоялся шестнадцать лет назад – чуть больше, чем половина моей жизни. Ноябрь 1950 года – дату моего освобождения можно было вытатуировать на запястье. Дети, которые появлялись на свет в тот день, когда я впервые звонил домой сообщить, что не приеду на каникулы, уже поступили в тот самый колледж, а я продолжаю звонить домой! Я все еще в бегах! Зачем было перескакивать через два класса, зачем стараться всех опередить, если потом оказываешься в аутсайдерах? Все погибло! Где мои великие роли?! Где мои ученые звания?! Почему я до сих пор живу один, где мои дети?! И это вопрос не риторический! Как профессионал я, конечно, кое-чего достиг, но в личной жизни! – нечем гордиться. На этой земле должны быть дети, похожие на меня! Почему нет? Почему у каждого голодранца полно детей, а у меня ни одного нет? Абсурд какой-то! Вы только подумайте, все уже пробежали полкруга, а я еще стою на старте – это я-то, который первым сменил пеленки на спортивные трусы, у которого коэффициент интеллекта сто пятьдесят восемь! – так и не сошел с места, а все еще договариваюсь с организаторами забега об условиях, обсуждаю качество покрытия, проверяю компетентность арбитров! Да, мама, мистер Злюка – это про меня! Мистер Угрюмый – абсолютно точно, не в бровь, а в глаз! Мистер Припадочный – c'est moi. [38]

Я всегда думал, что „истерика“ – еврейское слово.

– Давай, давай, закати истерику, – советовала моя мама. – Посмотрим, как это тебе поможет!

И я старался! Я бился о стенку на кухне! „Мистер Буйнопомешанный!“, „Мистер Бешеный!“ – вот какие имена я зарабатывал себе! – „Не дай бог кому-нибудь посмотреть на тебя искоса, Алекс, за его жизнь я не дам и пары центов!“, „Мистер Всегда-Прав!“, „Самый сердитый из Семи гномов“, „Эй, Ханна, твой брат-грубиян почтил нас сегодня своим присутствием“, „Какая радость видеть Вас, мистер Хам“, „Бедный мальчик, у него опять истерика“.

В конце третьего курса у Кэй случилась задержка, и мы начали радостно – и что интересно, совершенно без паники – строить планы на будущее. Мы решили наняться няньками в один дом, ради комнаты в мансарде и полочки в холодильнике. Мы были готовы ходить в поношенной одежде и есть одни спагетти. Кэй собиралась писать стихи о радостях материнства и печатать за деньги курсовые работы. У нас была стипендия на обучение, а что еще нужно человеку? (Кроме матраса, нескольких кирпичей, пары досок для книжных полок, пластинки Дилана Томаса и, когда понадобится, детской колыбельки). Мы чувствовали себя путешественниками в неведомый край.

– Ты потом сменишь вероисповедание, да? – спросил я однажды.

Я предполагал, что мой вопрос будет воспринят иронически. Но Кэй отнеслась к нему серьезно. Вы понимаете, не формально, а именно серьезно. То есть так: Кэй Кэмпбелл, Дэвенпорт, штат Айова:

– Почему я должна это делать?

Замечательная девушка! Изумительная, остроумная, честная девушка! Вы видите, вот ее суть! То, что так привлекательно в женщине – теперь я понимаю! В ее тоне не было ни грубости, ни кокетства, ни желания защититься, ни, наоборот, превосходства. Только здравый смысл и четкая речь: Почему я должна это делать?

Но Алекс Портной впал в ярость, „у бедного мальчика опять истерика“. Что означает это твое „почему“? А как ты думаешь, ты, дура гойская! Пойди к своему псу и спроси у него, что он думает? „Спотти, ты хочешь, чтобы Кэй-Кэй стала еврейкой?“ И вообще, почему ты такая самодовольная? Потому что умеешь разговаривать с собаками? Или потому что знаешь, как выглядит вяз? Или потому что твой отец разъезжает на огромном универсале, отделанном красным деревом? Кто ты, вообще, такая, чего ты добилась в жизни, чтобы строить мне рожи, как Дорис Дэй? [39]

К счастью, я был так ошеломлен своим возмущением, что потерял дар речи и не успел ничего сказать вслух. Как могло так случиться, как я почувствовал себя уязвленным именно в том, в чем считал себя неуязвимым? Уж о чем-о чем, а о деньгах и религии мы с Кэй думали меньше всего. Нашим любимым философом был Бертран Рассел. Нашей религией была вера Дилана Томаса в Истину и Радость! Наши дети должны были стать атеистами. Я же в шутку спросил!

Тем не менее я так и не смог простить ее: спустя пару недель, когда месячные возобновились, она стала меня раздражать своей тривиальностью в разговоре, а в постели возбуждать не больше медузы. Мне пришлось ей в этом честно признаться, и я страшно удивился, когда увидел, как ей больно это слышать. Но, согласитесь, я был совершенно искренним, как Бертран Рассел. Вот что я сказал ей:

– Извини, Кэй, мне было бы стыдно тебя дальше обманывать: я больше тебя не люблю.

Она плакала, она бродила по кампусу с заплаканным лицом, она не ходила в столовую, она пропускала занятия. Меня это потрясало. Я всегда был уверен, что из нас двоих влюбленным был я, каково же мне было узнать, что она тоже!

Я вернулся в Нью-Джерси в июне, исполненный сознания собственной „силы“, искренне удивляясь тому, как я мог увлечься такой прозаической и некрасивой девицей. Представляете, мне двадцать лет – и я уже расстался с первой любовницей! Я упивался своим садизмом и грезил о новых победах.