Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков Страница 41

Подозреваемые налицо: Мюнценберг ушел в бега не один. Один из трех его спутников — левый эсдек, профсоюзник Валентин Хартиг. В годы оккупации он служил у немцев переводчиком, но из этого не следует, что он убил Мюнценберга. Кажется, вскоре после побега Хартиг вернулся к расположившейся на отдых колонне заключенных и пожаловался, что договорился в ближайшей деревушке о покупке повозки, а Мюнценберг, припрятавший на этот случай две тысячи франков, как назло куда-то запропастился.

Селяне вспоминали: трое незнакомцев, да, вели с ними разговоры о покупке, но безуспешно. Интригует свидетельство одного из аборигенов: он видел, как четверо мужчин зашли в лес, но вышли из лесу только трое.

С Мюнценбергом и Хартигом были еще двое молодых людей, чьи личности определенно так и не установлены. Из этого тоже ничего не следует: за пять военных лет сгинули без следа сотни тысяч европейцев. Один из беглецов, запомнившийся рыжим цветом волос, уже содержался в Шамбаране, когда туда пригнали парижский этап. Он вызвал у солагерников Мюнценберга (не задним ли числом?) подозрения тем, что старался завоевать расположение Вилли, устроиться с ним в одном бараке.

В этой истории все слишком зыбко, слишком туманно. Так ведь и сама реальность Франции — кошмарный сон пьяницы.

Предположим, Мюнценберга убили его спутники. В таком случае кто они? Гестаповцы, абверовцы? Чекисты? Нацистские агенты сидели в лагерях вперемешку с коммунистами, но орднунг есть орднунг: стали бы гестаповцы (а тем более абверовцы) линчевать ценного пленника? Куда им спешить, если руины Франции лежат у их ног?

«Советская версия» не менее фантастична. Что, ликвидаторы случайно оказались в лагере? Их внедрил туда легендарный Судоплатов, прозревший, что там же окажется и Мюнценберг? Они целый месяц выжидали, тоже прозрев, что окажутся со своей жертвой в лесной глуши?

Случайная встреча убийц и жертвы в лагере более вероятна, чем заговор. Но тогда убийцы, скорее, могли иметь к Мюнценбергу некие персональные претензии.

В любом случае в хаосе 1940-го решительно незачем было инсценировать самоубийство: мало ли бесхозных трупов на обочинах и опушках? И убийцы, наверное, забрали бы с собой документы жертвы.

Самоубийство же идеально вписывается в картину катастрофы антифашистской эмиграции, угодившей во французский капкан. Тем летом многие — философ Беньямин, писатели Вайс, Газенклевер, Карл Эйнштейн — свели счеты с жизнью. Самоубийство Мюнценберга могло быть не жестом отчаяния, а логичным выбором: он не имел права попасться живым, а деваться было некуда. Да, солагерники вспоминают о его удивительной бодрости и воле к жизни, но то же самое говорят о многих самоубийцах. К тому же, вырвавшись на волю, Мюнценберг мог переоценить перспективы спасения.

Априорное представление о том, что он не мог умереть иначе как от руки политических врагов, отвлекло всех, кто расследовал его гибель, от самой простой версии — криминальной. Денег, в отличие от документов, на трупе Мюнценберга не оказалось. По дорогам Франции бродило слишком много лихих людей: из лагерей разбежались не только «политики», но и честные уголовники. Почти не говоривший по-французски бродяга в приличном костюме и при деньгах — идеальная добыча для душегубов, на которых матерый подпольщик мог наткнуться по прихоти судьбы.

Да даже и без душегубов все могло обойтись. Крестьяне — прагматичный народ. Зная о наличии у боша денег, они могли здраво рассудить, что в хозяйстве две тысячи франков пригодятся, а этот парень — к гадалке не ходи — уже мертвец, пусть и в недолгой увольнительной.

* * *

Хронический неудачник порой выбирается из переделки, роковой для удачливых конспираторов. В 1941-м немецкая община Голливуда пополнилась оригинальным беглецом — Юнгхансом, режиссером так и не снятого фильма о борьбе за Негритянскую Советскую Республику. За девять лет, минувших после московского конфуза, он прожил — иначе не скажешь — пару нелепых жизней. Порвав с Коминтерном и русской женой, Юнгханс в 1933-м уехал, а потом, в 1935-м, вернулся в Германию.

Даровитому пропагандисту сошел с рук Коминтерн. Никогда он не снимал так много, как в рейхе. «Молодость мира» (1936) — о зимней Олимпиаде в Гармиш-Партенкирхене — получила в Венеции приз за лучший документальный фильм. Лени Рифеншталь включила его в «команду мечты», снимавшую «Олимпию». «Бич мира» (1936) — прототип всей франкистской пропаганды: рейх отрядил в помощь мятежникам не только летчиков, но и режиссеров. «Великая эпоха» (1938) и «Час решений» (1939) — гимны фюреру.

Но не притягивать неприятности Юнгханс не мог. Кинофюреров он раздражал манией претворять любой сюжет в «симфоническую поэму» а-ля авангард 1920-х годов и когнитивным диссонансом с трудовой дисциплиной. В «Молодости мира» Геббельс усмотрел дефицит героического начала: Юнгханс упорствовал в желании показать как достижения, так и неудачи немецких спортсменов. Что случилось с «Бичом мира», непонятно: кажется, он вышел перемонтированный и переименованный в «Борьбу в Испании» (1939) без указания автора. Второй полнометражный игровой фильм Юнгханса «Старое сердце отправляется в путешествие» (1938) пролежал на полке до 1974 года. Его имени нет в титрах «Часа решений», но уже по объективным причинам: в апреле 1939-го Юнгханс бежал во Францию по поддельным документам.

В Париже он воссоединился — после восьми лет разрыва — с Соней Слоним. Натурализовавшись во Франции, она работала в кино и — заодно — на контрразведку, по приказу которой якобы и сблизилась со своим бывшим. Столь богатая и мутная биография, как у Юнгханса, обрекает человека на повышенный интерес спецслужб. Работал ли он, как уверял, на французскую пропаганду, непонятно, но лагеря его минули.

Париж они с Соней покинули за пару часов до его падения 14 июня 1940 года. Путь в Америку лежал через Касабланку. Карл отплыл первым: немцы потребовали у Виши его выдачи. О прибытии нациста в Нью-Йорк «стукнула» властям Антидиффамационная лига: чуть ли не половину 1941 года Юнгханс просидел на острове Эллис. Приказ о депортации, равнозначный смертному приговору, был уже подписан, когда Соня нашла уважаемого беженца-профессора, поручившегося за Юнгханса. Наконец он добрался до Голливуда, где Соня уже работала с Офюльсом и откуда высылал ему в Нью-Йорк деньги Дитерле, пообещавший найти Карлу работу. Но 9 декабря его уже не интернировали, а арестовали за шпионаж. Соня — ФБР и ее считало немецким агентом — уехала в Нью-Йорк.

Юнгхансу все это порядком надоело: он купил свободу, выложив ФБР информацию, от которой зависела судьба Америки: тайну нацистской метеостанции в Арктике и гестаповское ноу-хау в области подготовки нелегалов. Фанатичным нацистам делали обрезание, бросали на время в концлагерь, истязали, формируя имидж антифашистов, учили бить чечетку и жонглировать, и засылали в США под видом беженцев-актеров.

Судя по этой новелле, Юнгханс — сценарист с фантазией, но Голливуд его так и не принял. Он садовничал у Брехта и других эмигрантов, то ли великодушных, то ли изощренно унижавших двурушника. Впрочем, переметная сума Юнгханс и последовательный марксист Брехт были не в том положении, чтобы играть в отношения власти и подчинения. Оба они как подданные враждебного государства были «арестантами в увольнительной». В восемь вечера для них начинался комендантский час, а самовольно удаляться более чем на пять миль от дома права они не имели.