Рассекающий поле - Владимир Козлов Страница 40

Если бы кто-то спросил Севу, любит ли он бегать, он бы, не задумываясь, ответил «нет». Сказал бы, что бег мучителен, вспомнив, как иногда на длинных дистанциях немеют от усталости ноющие конечности, как трудно выплюнуть после финиша свалявшийся в горле комок тягучей слюны. Но этого вопроса Севе никто не задавал, поэтому и ужасы изнурительного бега оставались неосознанными.

Он вышел из ворот стадиона и потрусил в сторону хлебозавода. Маршрут был давно проложен. Несмотря на утренний заплыв, Сева чувствовал, что свеж – тело, чьи незадействованные силы потревожили, будто само рвалось вперед, стремясь перепрыгнуть препятствие, а не обежать его. Но Сева придерживал себя, зная скоротечность этой легкости. Он помнил свои первые забеги, помнил, как быстро легкость сменяется свинцовой тяжестью в ногах и ломотой в скулах. Если дать себе волю, то не добежишь никогда, сдохнешь в кустах, сипло отхаркиваясь и держась за печень.

Виктор Сергеевич говорил, что профессионалы отдыхают на лету, когда обе ноги в воздухе. Сева старался не сбить дыхание, нащупавшее паровозный ритм.

Возле хлебокомбината он свернул и перебежал через дорогу – на улицу Советскую, которая выведет к парку «Юность». А если бы Сева никуда не сворачивал, он выбежал бы к детскому садику «Маяк», куда брали только детей, родители которых работали на «Атоммаше». Отец сумел когда-то пристроить своего сына в расположенный на окраине города «Маяк». Дорога к нему была главным ритуалом детства. Каждое утро, рано-рано, отец и сын начинали свой пеший путь туда, куда не ходит общественный транспорт. В один из таких походов Сева впервые отчетливо подумал. То есть зафиксировал в голове первую отчетливую самостоятельную мысль. Это было столь новое ощущение, столь значительное событие, что мысль запомнилась на всю жизнь. Он, в частности, подумал тогда примерно следующее: «А кто это, интересно, смотрит сейчас через мои глаза? Почему я их не вижу, как вижу глаза всех остальных людей?»

Маленький Сева тогда поднял голову на папу. Папа был высок, с чернявой копной волос, но рыжими усами, с большими глазами, в красно-коричневой болоньевой куртке. Такой красивый и стремительный снаружи, тогда как он, Сева, изнутри такой бесформенный и жалкий.

Что это за существо, какое оно? Пока что оно умело только смотреть из глаз маленького неловкого мальчика, которого так настойчиво тянут за руку, что приходится семенить. Сева семенил, подпрыгивал, бежал всю дорогу – и никогда не уставал. Золотое было время.

Кроссы Сева бегал регулярно уже три года. Отчасти потому, что быстро понял, что его конек – короткие дистанции. Еще в двенадцать лет тридцать метров он бежал на второй юношеский разряд, на старте обгоняя гораздо более взрослых соперников. Старты ему давались: он умел мгновенно набирать скорость. Дистанцию в шестьдесят метров он бежал на третий юношеский. А результат по стометровке уже не претендовал ни на что. Сева мог много раз взрываться, выкладываться в полную силу за несколько секунд. Но с перерывами. Глоток воздуха – и он снова мог потерпеть. Это был его, едва-едва ухваченный сознанием, личный способ жить, побеждать – выдерживая любое количество коротких подходов. Это он умел, этому не нужно было учиться. И потому он бегал кроссы – заставляя себя терпеть.

Сегодня ему предстояло бежать около восьми километров.

Он бежал по обочине старого парка «Юность», раскинувшегося напротив главпочтамта – здания, с которого начался этот город. Он прислушивался к своему дыханию, шум которого не давал прибиться ни одной мысли. Либо бежать, либо думать. Либо смотреть, либо помнить. По прямой он выбежал к центральному рынку, который в это время стоял пустой. Пробежал это пространство насквозь, перебрался через невысокую насыпь железной дороги, остановился перед шоссе, пропуская машины, и нырнул в лесополосу, прошитую тропинками. Это был небольшой прямоугольник земли, заросший акациями и теперь забросанный их темными сухими стручками. Сзади и справа остался город, слева через сотню метров начинались дачи, но Сева бежал прямо – к дамбе.

Она была широка – здесь могли разъехаться автомобили. Она была высока – и создавалось ощущение, что все водохранилище, как чашу, она держит над городом и степью. Сева взобрался наверх и глянул через парапет. Отсюда был виден застывший местный порт с грязно-зеленым элеватором. Внизу, у подножия крутых откосов, выложенных бетонными плитами, лежала смирная темная вода. Она продолжалась до самого горизонта. Иначе как морем это размеченное человеческим разумом и обитое камнем водохранилище местные жители не называли – видимо, из потребности верить в самостоятельные жизненные силы огромного, раскинувшегося вокруг мира. Этот мир был ограничен дамбой, тянувшейся до самого Цимлянска. Сейчас по ней бежала одинокая фигурка, на которую налетали порывы степного ветра. Дыхание уже было сбито подъемом, икры постепенно наливались булыжниками. Но Сева бежал, движимый болезненным волевым усилием по безвольному миру, и время от времени сплевывал на растрескавшийся бетон. Состояние было терпимым, он пока что правильно рассчитывал силы.

В шуме ветра и дыхания терялся смысл того, что он делает. Зачем он бежит? Зачем все это? Стихли все городские шумы, остался лишь сип выдохов и сыпь шагов. Он выбегает туда, где дует ветер, а на его стороне лишь воля двигаться. Он хочет стать сильным? Вот еще. Он учится бегать? Правильно держа торс, активнее поднимая колени и ритмичнее дыша. Нет, Севу не интересовал спорт. Он презирал саму идею соревнований. Как-то глупо чувствовать себя побежденным, проиграв, и победителем, победив. Тогда зачем?

Два года назад он мог бы ответить, что за компанию. Здесь были друзья – Леша, Вадик и Миша. Они долго тренировались вместе, перешучивались, дурачились. Они были взрослее его, но принимали его. Он даже иногда обгонял Мишку на коротких дистанциях, хотя тот старше почти на три года. С Лешей они почти год каждый вечер ходили на турник возле политеха. Никто их не заставлял заниматься на турнике – они это делали вместе, сообща, на равных. С Вадиком Сева был не так близок, но это потому что Вадик вообще держался в стороне. Возможно, из-за плохого зрения – он постоянно щурился, фокусируясь на лицах. Вадик все делал медленно и методично, начиная с переодевания. Он был добр, невспыльчив и очень вынослив. Он был стайер – ни во что не вмешивался.

Сева пробежал шлюз, где из водохранилища в степь вытекал широкий оросительный канал. Чуть дальше на его берегу располагается городской пляж. А перед ним железнодорожный мост, куда его маленького возил на рыбалку отец. Он поднимал его в четыре часа утра и сонного усаживал боком на раму высокого взрослого велосипеда. Сидеть на узкой трубе было неудобно, зад немел, но возможность держаться за руль, будто сам ведешь железного коня, перевешивала – Сева никогда не жаловался. Они приезжали на мост, и отец спускался на основание бетонной опоры, стоящей прямо посреди канала. Здесь была довольно просторная для рыбака площадка. Но Сева оставался вверху, наблюдая за движениями отца. В этом месте было сильное течение, ловил папа «на кольцо». На дно по течению опускается на толстой леске кормушка с сухарями, кашей, макухой, а по этой леске ходит кольцо, через которое пропускается также нить с поводками – они опускаются к кормушке, и течение ими играет. Это незрелищный вид ловли, нет поплавка, поклевку должен различить указательный палец, через который перекинута леска. Сева знает, что это такое. Однажды отец его все-таки спустил вниз и дал подержать снасть. Сева был в восторге, когда рыбина ударила по пальцам. Накануне таких поездок они с отцом готовили приманку. Иногда – крутили через мясорубку жареные семечки, облизываясь от вкусного запаха промасленного подсолнечника. «Сам бы ел», – приговаривал папа.