Алиби - Евгения Палетте Страница 40

– Это Приказ? – спросил Горошин.

– Считай, что Приказ, – сказал Лисенок. Ну, давай. Будь, – проговорил он. – Сейчас обед. Минут через сорок жду тебя с докладом. Хотя, пожалуй, все уже ясно, но все равно жду.

– Так точно, товарищ полковник, – понял Горошин. И завидев лейтенанта Сивкова, отправился теперь за ним, к полевым кухням, установленным на зеленом уже, апрельском, лугу, между многочисленными столами.

По приезде в комендатуру, Горошин увидел в окне свет. И понял, что Лямин работает. Если срочной работы не было, его заместитель обыкновенно свет не включал.

У входа в комендатуру было оживленно. На лавочке у дома, сидела все та же девица. На самой нижней ступени лестницы, ведущей в дом, стоял часовой. Молодец, подумал Горошин, сам догадался в здание ее не впускать.

«Представляю тебя к Ордену Красной Звезды» – вспомнил Горошин, что сказал ему Лисёнок после доклада. И теперь, выйдя из машины и уже увидев в окнах свет и даже надоевшую девицу, он все еще был под впечатлением от встречи с Лисёнком. «Эти, хоть и самовольные, но смелые действия, которые вы предприняли по овладению вражеской территорией, должны быть отмечены» – сказал Лисёнок.

И Горошин удовлетворенно подумал, что у Лисёнка, должно быть, и по комендатуре серьезных к нему претензий нет.

– Herr Offizier, – поднялась навстречу Горошину девушка, как только он подошел к зданию, а потом – к лестнице, ведущей в дом. Часовой тотчас преградил ей дорогу. Отстранив девушку жестом руки и сказав, чтобы она пришла через тричетыре дня, Горошин поднялся к Лямину. Лямин сидел к нему вполоборота, с торца широкого, темного, двухтумбового, заваленного бумагами стола. Он сидел и внимательно слушал командира взвода разведки Ракитина. Старший лейтенант Ракитин был человеком на редкость удачливым. Много разных заданий было на его счету. И если ему поручалось какое-то дело, дело это было заведомо трудным.

Разговор шел о нем, о Горошине. Он это почувствовал, когда вошел в бывшую гостиную, которая была теперь рабочим кабинетом комендатуры. И по тому, как Лямин и Ракитин умолкли, Горошин понял, что не ошибся.

– Михаил Андреевич, – первым заговорил Ракитин, откинув свой темный, вьющийся чуб, который, как ему всегда казалось, лежал как-то немного ниже, чем он сам себе представлял. Откинув чуб, больше по привычке, и положив обе руки, соединенные в Замок, на стол, он сказал – Да вот, хочу вашего лейтенанта на недельку к себе взять. Я по-немецки, вроде бы и неплохо, но понимаю не все. А у нас такое задание, что всё понять нужно. От этого зависит успех операции. Горошин посмотрел на Лямина. И по нему было видно, что Лямин согласен.

– На недельку? – переспросил Горошин. Лямин утвердительно кивнул.

– Тут надо одну точку найти, заговорил Ракитин, – Откуда эсэсовцы в округе появляются. То здесь их видят, то там. Но никто не знает, откуда. «Разговорить» никого из них не удалось. Самоуничтожаются.

У нас тут есть кое-какие соображения. Нужен Лямин, чтобы все, до последнего слова, было ясно. Без него не получится.

– А как он сам?

– Ну, если вы, товарищ капитан, без меня останетесь, я согласен, – отвечал лейтенант.

– Тогда дня через четыре и пойдем, заключил Ракитин.

– Ну, что. Чаю? – спросил Лямин, когда Ракитин ушел.

– Давай, а ты?

Минут через десять они уже пили чай.

В комнате было тепло. Топилась розовая изразцовая печь. Два больших окна теперь были закрыты темными, непроницаемыми шторами, оставшимися со времен маскировки. И хотя было это совсем недавно, изолированность от внешнего мира уже раздражала.

– Наши ведут бои в нескольких десятках километров от Берлина, – сказал Горошин, вспомнив, что он слышал от Лисёнка. – Скоро конец.

– Когда я думаю об этом, я вспоминаю мать, – сказал Лямин, помолчав. Горошин ничего не ответил. Он вспомнил Зою Даниловну. Знал, что после гибели отца в тридцати километрах от Голдапа, Зоя Даниловна надолго слегла. Потом дед Данила писал, что немного оправилась, но все еще плоха. Михаил, как мог, утешал мать. Обещал вернуться. Лямин, будто подслушав его мысли, почему-то кивнул. И Горошин понял – Лямин думал о том же.

– Ни о чем не думаю. Только о матери, – опять сказал Лямин.

– Она одна? – спросил Горошин, запивая рафинад уже остывшим чаем.

Лямин опять кивнул. И опять надолго замолчал. – Скажи, лейтенант, а отказаться от разведки ты не мог? – неожиданно спросил Горошин.

– Как же я откажусь, если я ребятам нужен? Долго молчали.

– В конце концов, происходит то, что возможно. Правда, у Кафки – «всё, что возможно». Но разница невелика. С другой стороны – возможно то, «что происходит», а что невозможно? – умолк, не продолжая, Лямин. Знаете, я фаталист. И долго этого не знал, – улыбнулся он. – Главное – человек всегда должен найти в себе силы сделать все, что может, если это необходимо. Это, как алиби перед самим собой. Горошин молча слушал, глядя на Лямина серыми, сверкающими сейчас отраженным в них электрическим огнем глазами.

– Да вы, лейтенант, философ, – почти серьезно сказал Горошин.

– Это жизнь – философ, парировал Лямин, усмехнувшись. – Да, совсем забыл. Эта девушка. Она опять приходила. Она и сейчас, по-моему, сидит там у входа. Часовой ее не впускает.

– Я сказал, чтобы пришла через четыре дня. – Как думаете, любовь? – спросил Лямин.

– Сначала я действительно так думал. Но теперь мне кажется, что-то здесь другое.

– ?! – посмотрел на Горошина Лямин.

Неторопливо, глоток, за глотком пропуская через горло чай, Горошин молчал.

Он и сам не знал, что сказать.

– Лисенок приказал деда, который убил мальчишку на танке, и этого мародера, похожего на диверсанта, – подумал он теперь о нем так, как совсем еще недавно подумал Лисёнок, – отправить к ним. Вот, машина за этими троими придет, с ними и отправим. А мальчишку Лисёнок приказал отпустить. Хотя, мне что-то мешает сделать это. Черт его знает, с кем он связан, – договорил Горошин.

– Лисёнок далеко, а мы близко. Нам видней, – уклончиво ответил Лямин. – Или он приказал? – опять спросил он.

– Сказал, считай, что это Приказ, – объяснил Горошин.

Утро пришло щебетом птиц за окнами, все еще закрытыми шторами затемнения, хотя Горошин и Лямин давно работали. И именно благодаря этому щебету, вносившему в настроение радостный тон, Горошин понял, что уже – утро. Когда он отзанавесил окна, в комнату брызнул солнечный свет. И тут же позвонил Ракитин. Он спросил, не передумал ли Горошин отпускать Лямина к ним.

– Тогда после обеда Лямина ко мне, – понял он, что Горошин не передумал. – Часа на два, – продолжал он. – Потом он вернется в комендатуру. Думаю, до выступления его придется отпускать так раза три. Часа на два. Мы с ним поработаем. А потом он – ваш, – обещал Ракитин. И Горошин понимал, что с сегодняшнего дня, до возвращения с задания, Лямин комендатуре в полной мере уже не принадлежит.