Скромный герой - Марио Варгас Льоса Страница 40

— Пришел повеселиться со своим другом Пессуоло? — На сеньора Торреса было больно смотреть. Он вымыл руки и теперь вытирал их салфеткой, которую вытянул из ящика на стене. Жилет был, как обычно, фиолетовый, а вот костюм — не серый, а синий.

— Почему вы плакали, сеньор? — решился на вопрос Фончито.

— Что, Эдильберто Торрес плакал и там, в туалете на дискотеке? — Ригоберто вздрогнул. — Так же как и в кинотеатре «Ларкомар», когда он сидел рядом с тобой?

— В «Ларкомаре» было темно, и я мог ошибиться. А в туалете света хватало. Он плакал. Слезы катились у него из глаз и стекали по лицу. Он был такой, такой… не знаю, как и описать, папа. Грустный-прегрустный, клянусь тебе. Я видел, как он молча плачет, ничего не говорит и смотрит на меня с такой тоской! Он по-настоящему мучился, и мне от этого было нехорошо.

— Простите, сеньор, но мне нужно идти, — пробормотал Фончито. — За дверью меня дожидается друг, Курносый Пессуоло. Мне ужасно больно видеть, что вы плачете, сеньор.

— Так что, Пепин, сам видишь, тут шутить не приходится, — подвел итог Ригоберто. — Он сказку нам рассказывает? Или бредит? Или это галлюцинации? Не считая этой темы, Фончито, когда говорит о другом, кажется абсолютно нормальным. Его школьные отметки за последний месяц такие же хорошие, как и раньше. Мы с Лукрецией уже не знаем, что и думать. Он что, сходит с ума? Или это нервный подростковый кризис, преходящее явление? Может, он просто хочет нас напугать и привлечь к себе все наше внимание? Вот почему я пришел, вот почему мы подумали о тебе, старик. Я буду твоим вечным должником, если ты согласишься помочь. Я уже говорил, о тебе первой подумала Лукреция: «Почему бы тебе не переговорить с твоим другом, падре О’Донованом?» Она же верующая, ты знаешь.

— Конечно, я помогу, а как же иначе, Ригоберто, — еще раз подтвердил священник. — Но только если Фончито сам согласится на разговор. Это мое единственное условие. Я могу зайти к вам. Или он может прийти сюда, в церковь. Или мы встретимся где-нибудь еще. В любой день на этой неделе. Я уже понял, как это для вас важно. Обещаю сделать все, что будет в моих силах. Но главное — и это обязательно: не принуждай мальчика. Просто предложи, и пусть он сам решит, встречаться со мной или нет.

— Если ты вытащишь нас из беды, Пепин, я даже готов обратиться в веру.

— Ни в коем случае, — остудил его пыл падре О’Донован. — Нам в церкви не нужны такие утонченные греховодники, Ушастик.

Отец с мачехой не знали, как подступиться к Фончито. В конце концов поговорить с ним решилась Лукреция. Мальчик сначала растерялся и принял новую затею за шутку. «Но как же, Лукреция, разве папа — не агностик? И теперь он хочет, чтобы я побеседовал со священником? Чтобы я исповедался?» Мачеха объяснила, что падре О’Донован — человек с большим жизненным опытом, преисполненный мудрости, и не имеет значения, священник он или нет. «А если он убедит меня поступить в семинарию и заделаться священником, что скажете вы с папой?» Мальчик продолжал дурачиться. «Ну уж этому точно не бывать, Фончито. Даже в шутку такого не говори. Ты — и вдруг священник? Да хранит нас Господь!»

Фончито согласился так же легко, как согласился он и на посещение доктора Дельмиры Сеспедес; он сказал, что предпочитает сам сходить в церковь. Ригоберто отвез его на своей машине. Часа через два он вернулся за сыном.

— Твой друг — очень симпатичный дядька, — коротко отчитался Фончито.

— Так, значит, разговор у вас получился? — прощупал почву дон Ригоберто.

— Мы очень хорошо поговорили, папа. Спасибо тебе за идею. Я узнал от падре О’Донована кучу интересных вещей. Он не похож на священника: не наставляет, а слушает. Ты был прав.

Однако, как ни упрашивали Ригоберто с Лукрецией, Фончито не передал им никаких подробностей разговора. Он ограничился поверхностными замечаниями: упомянул, например, про запах кошачьей мочи, пропитавший всю церковь («Папа, ты что, не почувствовал?»), хотя священник и уверял, что котов там нет и никогда не было, а в ризницу даже забредают мышки.

Ригоберто быстро догадался, что за два часа разговора между Фончито и Пепином произошло нечто странное, даже, возможно, нехорошее. Иначе для чего же священник четыре дня ускользал от объяснений под самыми нелепыми предлогами — как будто боялся рассказывать об этой беседе. Ему все время мешали какие-то встречи, дела в приходе, прием у епископа, визит к доктору для осмотра неизвестно какой болячки. И тому подобные глупости, только чтобы не встречаться с родителями Фончито.

— Ты ведь ищешь отговорки, лишь бы не рассказывать мне, как прошел ваш разговор с Фончито? — не выдержал дон Ригоберто на пятый день, когда Пепин наконец соизволил ответить на телефонный звонок.

Несколько секунд трубка молчала, а потом Ригоберто услышал удивительный ответ.

— Да, Ригоберто. Откровенно говоря, да. Я морочил тебе голову. Я должен сказать тебе такое, чего ты никак не ожидаешь, — загадочно произнес падре О’Донован. — Но поскольку деваться некуда, давай уже обсудим это дело. Я приду к вам на обед в субботу или в воскресенье. Какой день вам больше подходит?

— Суббота. По субботам Фончито ходит обедать к своему другу Пессуоло. Из-за твоих слов, Пепин, я не буду спать до самой субботы. А уж Лукреция — тем более.

— Меня бессонница не отпускает с тех пор, как я встретился с твоим сыночком, — невесело ответил священник. — Ну что ж, Ушастик, тогда увидимся в субботу.

Падре О’Донован был, вероятно, единственным священнослужителем, который передвигался по лимским проспектам не в автобусе или маршрутке, а на велосипеде. Он говаривал, что это его единственный спорт, но упражняется он так прилежно, что всегда чувствует себя в прекрасной физической форме. К тому же крутить педали ему нравилось. За этим занятием святой отец размышлял, сочинял проповеди, писал письма, составлял распорядок дня. Конечно, ему приходилось все время быть начеку, особенно на перекрестках и светофорах, на которые в этом городе никто не обращал внимания; водителями управляло не желание доставить свой транспорт в тихую гавань, а скорее стремление разделаться с пешеходами и велосипедистами. Однако священнику невероятно везло: более чем за двадцать лет разъездов по городу на двух колесах О’Донован лишь однажды угодил в аварию — без серьезных последствий — и угнали у него всего лишь один велосипед. Изумительный баланс!

В субботу около полудня Ригоберто и Лукреция, поглядывавшие с балкона, увидели падре О’Донована: святой отец яростно крутил педали, приближаясь к их дому по набережной Пола Харриса. Супруги вздохнули с облегчением. Задержки и отговорки священника представлялись им настолько странными, что они уже боялись, как бы О’Донован в последнюю минуту не выдумал еще какой-нибудь предлог, чтобы не пересказывать свой разговор с Фончито. Что такого могло произойти в церкви Бахо-эль-Пуэнте, из-за чего старый друг не хочет поделиться своим открытием?

Хустиниана спустилась вниз: сказать привратнику, чтобы он позволил падре О’Доновану занести велосипед в подъезд, подальше от угонщиков. Священник и служанка вместе поднялись на лифте. Пепин обнял Ригоберто, поцеловал Лукрецию в щечку и попросил разрешения отлучиться в ванную чтобы вымыть руки и лицо, — он приехал весь в поту.