Берега. Роман о семействе Дюморье - Дафна дю Морье Страница 40

– Не говори вздор. Это именно то, что тебе нужно. Не очень мне нравится этот твой монастырь, заявляю тебе об этом прямо. А Джордж – человек тактичный, деликатный, я уверена, что он не станет злоупотреблять положением мужа. Безусловно, он примет во внимание твои вкусы и состояние твоего здоровья.

– Ну, что до этого, я уверена, что обязанности жены я способна исполнять не хуже любой другой. Знаешь, ведь когда мы все родились, нашему отцу уже было за пятьдесят. Я, конечно, не сравниваю себя с ним и вовсе не пытаюсь сказать, что еще смогу иметь детей. И тем не менее…

– Да, не сможешь. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. И я уверена, что Джордж подойдет ко всему этому с величайшим тактом. Кстати, я полагаю, он поехал в Булонь, чтобы принять окончательное решение. Он у нас тугодум, всегда таким был – в отличие от нашей несчастной мамочки, – так что, возможно, ему потребуется некоторое время. Надеюсь, ты проявишь терпение.

– Разумеется. В конце концов, мне и готовиться к браку не нужно. Я не юная барышня, которой необходимо приданое. Вещи мои в полном порядке. Возможно, понадобится пара новых ночных сорочек. Но на это еще есть время.

– Так ты решила принять его предложение?

– Право же, Эллен, раз и ты относишься к этому столь благосклонно, я уж и не знаю, что тут можно сказать против. Я очень уважаю твоего брата и уверена, что смогу составить его счастье. Мне даже кажется, что отказать будет эгоистично. Противоестественно с моей стороны.

– Мне тоже так кажется. Полагаю, Луиза, ты и сама можешь представить, какая это для всех нас будет огромная радость. Но Луи я ничего не буду говорить до тех пор, пока Джордж не сочтет нужным сам это сделать.

Но шли месяцы, а галантный капитан так и не принимал судьбоносного решения, – судя по всему, сестра недооценила его тугодумие. А возможно, он считал, что Луи за недостаточно поощряет его ухаживания. Как бы то ни было, на новый, 1851 год он приехал в Париж, а потом уехал вновь, не сделав ни намека на предмет свадьбы. Был он неизменно учтив – точнее, безукоризненно вежлив; угостил Луизу длинным рассказом о том, как в Индии убивал змей; она сочла его чрезвычайно занимательным; а вот о том, как ему одиноко в Булони, он ни словом не обмолвился. Луиза гадала: может статься, он просто не доверяет собственным чувствам? Эти самодостаточные мужчины, которые много лет провели в глуши, порой теряются, когда доходит до изъявления нежных чувств. Сама она была готова к любому развитию событий; в конце концов, несведущей ее не назовешь: она ведь уже один раз выходила замуж.

Перспектива грядущих перемен несколько сбила распорядок ее жизни. Она не могла, как раньше, полностью посвящать себя крестнику Джиги, которому вскоре предстояло première communion. С другой стороны, не могла она его бросить в столь ответственный момент. Ведь как ему тяжело, бедняжке: единственный католик в семье. Родители мальчика проявили к предстоящему событию полное равнодушие. Луиза только качала головой, осмысляя последнюю рапортичку от месье Фруссара: «Мальчику требуется поощрение, знаки любви со стороны родителей. Только так они смогут оказать на него влияние». Как все-таки печально, что Эллен, да и Луи-Матюрен твердо решили воспитывать сына исключительно суровыми методами.

– Какой бред! – воскликнула его мать, прочитав рапортичку. – Можно подумать, мы относимся к Эжену не так, как к другим. Пусть сначала он сам проявит к нам хоть малейшее сочувствие – это, мне кажется, куда важнее.

Луиза сочла за лучшее не спорить и пошла покупать Джиги нарукавную повязку, cierge [52], белые брюки и кружевной воротничок. Раз уж родителям все равно, как он будет одет к первому причастию, об этом позаботится крестная. А уж как Джиги был ей благодарен, когда увидел эти вещи, – невероятно трогательно!

Большое тебе спасибо за миленький образок, – писал он ей из школы, – я положу его в молитвенник и сохраню навеки, а еще я надеюсь, что после первого причастия мне можно будет приехать к тебе в Версаль. Если ты еще когда-нибудь поедешь в Лиссабон, чтобы повидать моего крестного папу, может быть, ты найдешь на пароходе местечко и для меня и мы поедем вместе. Вот было бы здорово! Это, конечно же, просто фантазии, ничего этого никогда не будет, но так приятно это воображать. Очень тебя прошу, ответь на это письмо, потому что я так люблю получать письма. Папа в Лондоне, мама как будто бы тоже собирается туда поехать и взять с собой сестренку. Если они уедут, я буду очень по ним скучать, а вот они по мне – вряд ли.

Можно мне очень скоро приехать к тебе в Версаль? Пожалуйста!

Твой любящий племянник

Эжен

А дальше – постскриптум, совсем мелко: «Мне уже очень давно совсем не дают карманных денег».

Луиза сглотнула, высморкалась. Ну точь-в-точь как отец…

Она послала ему жилет, белый галстук и другие необходимые мелочи и в карман жилета положила десять франков – а он, конечно же, забыл написать ей и поблагодарить, и в этом он тоже был совсем как отец.

Луиза думала, что конфирмация и первое причастие остудят ему голову, – он выглядел так мило, так торжественно в своей муслиновой рубашке и со свечой в руке; однако в конце семестра, когда была получена новая рапортичка, слова директора оказались даже суровее прежних: «Ученик заслуживает наказания за леность и легкомыслие. Казалось бы, после первого причастия он должен был исправиться, однако с его стороны не заметно никаких усилий. Худший ученик в классе».

Эллен так разозлилась, что решила не говорить с сыном, дабы не сорваться.

Слава богу, хоть Кики вот-вот должен был вознаградить ее за все жертвы – летом ему предстояло сдавать экзамен на степень бакалавра. Месье Фруссар возлагал на него большие надежды. После сдачи экзамена и получения степени Кики предстояло изучать химию. Он был предназначен в ученые в первый же свой день рождения, и, когда речь заходила о старшем сыне, Луи-Матюрен и слышать не хотел ни о каких других занятиях. Шестого марта Кики исполнилось шестнадцать лет, но он мало походил на будущего корифея науки. Он вечно забивался в какой-нибудь уголок и читал там Альфреда де Мюссе или Ламартина, страстно любил Байрона, в особенности «Дон Жуана». Был он рассеян, мечтателен и весьма сентиментален – совсем неподходящие свойства для хорошего химика; а после того как у него сломался голос, выяснилось, что певческие задатки у него почти такие же, как и у отца. Кики обожал музыку и однажды – набравшись храбрости – спросил у матери, нельзя ли ему в будущем заниматься пением, а не науками. Она с мрачным выражением на лице ответила, что тем самым он разобьет отцу сердце. Кики вздохнул и решительно отказался от этой мысли. Ему и в голову не пришло рвать на голове волосы и убегать из дома – как это сделал в его возрасте Луи-Матюрен. Кики слишком любил дом, родных, все те знакомые мелочи, из которых складывалась его повседневная жизнь. В этом он не хотел никаких перемен. Вот если бы время могло остановиться или даже пойти вспять – куда угодно, только не вперед. Все эти вещи – взросление, превращение в мужчину, неясное будущее – совсем ему не нравились.