Тень скорби - Джуд Морган Страница 40

Шарлотта бросила на даму испепеляющий взгляд и спешно взяла Брэнуэлла под руку, когда тот спрыгнул со стены. А глубоко внутри погладила маленького желтого гоблина в знак благодарности за то, что выиграла в Роу-Хеде специальный приз за чистоту английской речи.

Они так рано выехали из дому, что Шарлотта чувствовала себя обессиленной, когда компания забралась в освистанный экипаж и отправилась в обратный путь. Вокруг вытрушивали пледы, собирали корзины и складывали зонтики. Шарлотта думала: «В мире есть только два сорта людей — не богатые и бедные, не добродетельные и порочные, но успешные и неуспешные». Пока Шарлотта дремала на сиденье коляски, тарахтевшей по каменной дороге, ей грезились преграды на пути, ворота библейских стен, факел, выбрасываемый вперед, чтобы осветить их лица, хриплое отрицание: им входа нет.

Элен, перед отъездом:

— У тебя такая замечательная семья, Шарлотта. Они так исключительны в любви друг к другу. На самом деле пример истинно христианской жизни.

Последняя фраза удивила Шарлотту. «Кем бы мы ни были, но только не этим», — подумала она.

— Я чувствую… я правда чувствую, что теперь лучше тебя понимаю. Жаль, что я не могу понять большего. Вы все так устрашающе умны. Никогда не стремилась быть синим чулком, но стать немного умнее хотелось бы.

— Лучше быть хорошей… — пробормотала Шарлотта. — Гм? Ах, ничего.

Папа очень хорошо пережил эксперимент с гостеприимством и даже не возражал против его повторения в будущем. Тетушка была непреклонна в тонкогубом одобрении манер Элен:

— Они могут служить примером каждому. В наши дни слишком многие девушки развязны и прямолинейны — недопустимый изъян в дни моей пензансской молодости. Или же неприветливы и замкнуты. Трудно сказать, что хуже.

Энн втихомолку пыталась освоить новую прическу Элен. А Эмили заявила:

— Да, она вполне сносна, действительно вполне сносна, учитывая все факторы.

— Какие факторы? — потребовал объяснений Брэнуэлл.

— Я хочу сказать, что сносна как человек.

Брэнуэлл раздраженно усмехнулся:

— Фи, Эм, где ты подцепила эту дешевую мизантропию?

Эмили слушала, но, как это часто бывало, для нее наступил двусмысленный момент, когда никто не мог сказать, ответит она или просто побредет прочь, как кошка.

— Мизантропия — это когда не любишь людей? — спросила Эмили с видом искренней любознательности.

— Ты дала ясное определение принципа, — саркастически отозвался Брэнуэлл.

— О, но это не принцип. Это просто мои наблюдения. То, что я знаю.

— Ты почти не знаешь людей.

И тут Эмили потянулась подобно кошке и пошла прочь из комнаты, бросив напоследок:

— Но я знаю себя.

Азартные игры в свое время были очень модными в Великом Стеклянном городе, и такие изысканные развлечения быстро распространялись в новом, еще не совсем устроенном королевстве Ангрия. Занося их в летопись (да, ее все-таки соблазнили вернуться, и какое-то время она плескалась на мели, говоря себе, что всегда может уйти, и тут же ушла на пятьдесят футов [29]под воду, простоволосая, восторженная), Шарлотта живо представила драматический момент, когда на зеленом сукне переворачивают карту или, еще лучше, когда кости со стуком высыпаются из чаши: добела накаленное внимание, томление неизвестностью — что скажут точки.

Совсем не так, как падают сейчас на стол кости твоей жизни. Кости шулера, можно сказать: они катятся по столу, останавливаются и безошибочно показывают нежелательное число.

— Слог мисс Вулер в высшей степени воодушевляет, — протягивая письмо, сказал папа, образец близорукой галантности. — Взвесив все за и против, полагаю, что условия как нельзя благоприятны. Но, конечно же, нет необходимости принимать решение прямо сейчас, моя дорогая.

Снова бросим кости: числа ничуть не лучше.

— Две гинеи за урок кажутся высокой платой, согласен, — заметил папа, обращаясь к мистеру Эндрю, которого призвали освежить старое знакомство с папиной диспепсией. — Но это не просто учитель рисования. Заниматься под началом мистера Уильяма Робинсона из Лидса, который был учеником Лоренса, — это должно придать вес амбициям Брэнуэлла. И разумеется, моим собственным на его счет. Моему сыну суждено стать художником, и все, что я могу для этого сделать, любую жертву, какую могу принести…

Папа распростер красивые руки с длинными ногтями, выражая всю необъятную ширь отречения. И совсем скоро Шарлотта достала из шкафа две верхние и три нижние юбки, готовясь к сборам и ровным счетом ничего не выражая.

Теперь ничего не остается, кроме как оценить внушительную сумму своей неблагодарности, потому что, отправляясь в Роу-Хед в качестве учительницы, она, в конце концов, возвращалась к тому, что хорошо знала, и в то же время избежала другой, неведомой судьбы гувернантки. Кроме того, с ней ехала Эмили, чтобы стать ученицей в школе. Она не должна была чувствовать себя одинокой и вообще… Вообще, все складывалось удачно, не так ли? И почему это привело к дрожащему, трепещущему безумию на коврике перед камином? Возможно, в этом ее собственная вина?

Первый день Эмили в Роу-Хеде был также днем ее семнадцатилетия. Шарлотта, глядя, как сестра утром заходит в классную комнату и мучается тошнотой и головокружением от собственного непрошеного превращения, внезапно ощутила дикое желание броситься к ней, накрыться одной на двоих шалью и сказать: «Нет. Это никуда не годится. Мы уходим». Но идти было некуда, поскольку невозможно попасть туда, куда ей действительно хотелось: в прошлое.

Эмили — бледная, серьезная, высокая — выглядела на семнадцать и даже старше. В то же время ее возраст мог быть любым, учитывая окружавших новенькую барышень, которые холодно изучали ее появление. Они осиными взглядами жалили ее простое старое платье с короткими рукавами, самодельную прическу. Эмили не просто была чуждой этому месту — казалось, она пришла из другого мира. Приблизившись к большому столу, покрытому красной бархатной скатертью, и сложив на него книги, она каким-то непостижимым образом преобразила его: теперь могло показаться, что это трон, или алтарь, или, возможно, эшафот. Что-то из нижнего мира, на самом деле даже не из Стеклянного города или Ангрии, а из нового мира, который создавали они с Энн. Гондал: Шарлотта посещала его, сочтя впечатляющим, но загадочным местом, где трагические королевы обитали в туманных горных долинах. Эмили принесла его с собой в классную комнату в то аляповатое летнее утро своего семнадцатилетия. Ее взгляд скользил по одноклассницам с абсолютным безразличием, как будто они были рядом пустых крючков для шляп. И Шарлотта, учительница поневоле, с болью учила: Эмили, ты должна постараться — притвориться, подчиниться, уступить немного. Это первый урок, который необходимо усвоить.

— Знаешь, не нужно бояться ко мне подходить, — сказала Шарлотта, приноравливаясь к шагу Эмили по пути в церковь.