Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - Иржи Кратохвил Страница 40

Я уже упоминала про Дениса? Если нет, то послушайте, не пожалеете. Денис зарабатывал на жизнь тем, что ваял скульптуры красноармейцев для всех подряд маленьких чешских, моравских и словацких городков. На красноармейцев для больших городов он не претендовал, потому что их поделили между собой двое заслуженных мастеров культуры. Однако Денис им не завидовал, ведь работать для маленьких городов гораздо выгоднее, потому что их гораздо больше. Но, чтобы успокоить свою совесть, недовольную этим ширпотребом, этим нашествием красноармейцев на наши тихие городки, Денис делал статуи таким образом, что (и он наглядно мне это продемонстрировал) стоило отломить у них автоматы и отщипнуть по кусочку еще в нескольких местах, как они немедленно превращались в памятники Т. Г. Масарику, президенту-освободителю.

— Как только коммунистический режим рухнет, — обещал Денис, — я погружу свои инструменты в тачку и стану переезжать из городка в городок и превращать красноармейцев в Масариков, так что за моей спиной поднимется целая армия Масариков, самое настоящее народное ополчение.

Однако смысл жизни Дениса заключался вовсе не в этих масарикоармейцах. Он заключался в потустороннем творчестве. Свободное время Денис проводил в трех сообщающихся между собой пещерах Моравского краса, где тайно трудился над впечатляющим подземным воплощением «Божественной комедии» Данте. Первая пещера являла собой Ад, вторая — Чистилище, а третья — Рай. Некоторых персонажей, да и целые сцены из жизни ада, чистилища и рая он создавал, чуть видоизменяя огромные сталактиты и сталагмиты, прочее же вырубал отбойным молотком прямо в стенах пещер, и только совсем немногое ему приходилось изготавливать у себя в мастерской и тайно, под странно топорщившимся брезентом, возить по ночам под землю и там устанавливать.

Об этих трех пещерах не знала ни одна живая душа, они не соединялись с общедоступной системой пещер, и только подземная река Пунква нашла туда ход и наполняла помещения непрерывным загробным шепотом, заставляя статуи жить своей непристойной и темной жизнью. Внутрь можно было попасть в месте совершенно неожиданном, но Денис не уполномачивал меня рассказывать вам о нем.

— Ты единственная из людей, кому показал я свои творения, потому что они вообще не предназначены для человеческих глаз. Это мой разговор с Господом Богом.

Не знаю уж, что за беседы вел Денис с Господом, но среди статуй блаженных и их ублажающих, мучимых и их мучителей я отыскала и саму себя. И в соответствии с тем, как наши отношения переходили из одной стадии в другую, мое каменное воплощение переезжало из Рая в Чистилище, а из Чистилища — в Ад, где Денис придумывал для него разнообразные дьявольские муки: то на меня нападали дикие вепри, чтобы сначала обесчестить, а потом сожрать, то я оказывалась на самом потолке, замурованная в камень так, что виднелся один только полный страдания глаз, то из моих почек вырастало дерево, причем росло оно так быстро, что его верхние ветви торчали из глаз и изо рта, то он давил меня, словно тюбик зубной пасты, превращая в нечто уродливо-бесформенное. Я поняла, что Денис использует моего двойника для атаки на меня, подобно тому, как колдуны вуду прибегают к помощи глиняных фигурок.

И однажды, господа, это случилось. Денис пригласил меня на ужин в «Гранд». И велел поставить на наш стол подсвечники, вот оно как, и подать серебряные приборы, а еще цветы в вазах и корзине. А поскольку посетитель он был весьма уважаемый и любимый, то персонал ресторана всячески ему угождал, и официанты и официантки сияли, словно драгоценности, и все вокруг нас говорило о торжественности момента. Я не протестовала и ни о чем не спрашивала, и Денис тоже держался как ни в чем не бывало, и все-таки заметно было, что он по-прежнему недостаточно вооружен против моего ледяного равнодушия.

Когда мы поужинали, он заказал такси, и нас отвезли к нему домой, на виллу, расположенную в квартале Ирасека (бывшем квартале Масарика). И тут-то наконец золотая курочка снесла свое яичко, даже целых два: два обручальных кольца.

— Я отдаю себе отчет в том, кому предлагаю свою руку, и не строю никаких иллюзий. Но для меня было бы очень важно проводить с тобой каждый день, просыпаться рядом с тобой и знать, что у нас общая фамилия. А взамен я отдаю тебе все, чего добился в жизни старательный ваятель красноармейцев.

— Денис Котачек, а я и не догадывалась, сколько безвкусицы таится в твоей душе! Забудем же обо всем, чтобы завтра тебе не пришлось стыдиться!

Посреди ночи меня что-то разбудило. Я подошла к окну, отдернула штору и взглянула на город со второго этажа великолепной виллы. Где-то здесь стоял первый брненский дом инженера Томаша Паржизека. И Альжбетка въехала на своих санках под грузовик тоже где-то здесь. Я обернулась и увидела Дениса, который спал, и его розовощекое лицо было преисполнено покоя, достойного садовника, спящего под яблоней, как будто его не и переполняла адская любовь ко мне, как будто все его мучения были лишь мимолетным капризом, вызванным дурным пищеварением. А потом снова раздался звук, разбудивший меня.

Я знала, что в такой поздний ночной час мне не отыскать в Брно такси, поэтому пришлось растолкать Дениса. Он был вне себя от изумления, но моя настойчивость победила его сопротивление. Никогда еще не видел он меня такой неумолимой и уверенной.

— Что это за цирк? — допытывалась я.

— Откуда мне знать? Какой-то гэдээровский. Не то из Лейпцига, не то из Дрездена.

И опять послышался протяжный слоновий рев. Я ни минуты не сомневалась, что это ты, Бруно: так нетерпеливо и даже раздраженно мог извещать о своей страсти только ты! И разве не знаменательно было, что вот уже второй раз ты оказался в шкуре животного, которое трубит, когда любит?