Вино одиночества - Ирен Немировски Страница 40

В один из дождливых дней они бесцельно катались на автомобиле по Булонскому лесу, радуясь, что им удалось сбежать и они никого не встретят на этих пустынных, мокрых аллеях. Стояла осень; было слышно, как по окнам бьют тяжелые капли холодного, неугомонного октябрьского дождя. Время от времени шофер останавливался и вопросительно смотрел на Макса, пожимая плечами. Макс нетерпеливо стучал по окну со словами:

— Езжайте дальше. Езжайте куда угодно.

Автомобиль снова трогался, порой увязая в грязи аллей, предназначенных для верховой езды. Вскоре они переехали Сену и оказались за городом; через открытые окна проникал горький свежий запах. Словно в каком-то кошмаре Элен смотрела на сидящего рядом с ней мужчину, который говорил с ней сквозь слезы. Он внушал ей жалость и неприязнь одновременно.

— Элен, ты должна понять меня... Я больше не могу так жить. Мы никогда не говорили о ней, — сказал он, не называя имени своей любовницы. — То, что я делаю, — омерзительно... Нам лучше поговорить откровенно раз и навсегда, чтобы покончить с этим... Ты... ты ведь уже давно знаешь о нашей связи, не так ли?

— Ах Господи, — сказала она, пожимая плечами, — вам же не приходило в голову, что даже ребенку надо быть либо слепым, либо слабоумным, чтобы не догадаться.

— Ты веришь, что в таких случаях думают о детях? — воскликнул он, и Элен вновь увидела усталое, презрительное выражение на его лице; она почувствовала, как в сердце всколыхнулась былая ненависть.

— Я прекрасно знаю, что о детях никогда не думают... — прошептала она.

— Но разве об этом речь? Сейчас речь о тебе, женщине, которую я люблю, и о другой женщине, которую я любил, искренне любил... Последние месяцы я живу в каком-то беспросветном кошмаре... Мне кажется, я начинаю приходить в себя. Теперь я понимаю, до какой степени был жалок, отвратителен... Точнее, я понимал и прежде, но ничего не мог с собой поделать, я тебя слишком крепко любил, я просто сошел с ума, — говорил он глухим голосом, — но я так больше не могу, я сделался противен сам себе...

— Вы обманывали моего отца на протяжении долгих лет без всяких угрызений совести, — со злостью ответила она.

— Твоего отца? А ты знаешь, что у него на уме? Кому-нибудь когда-нибудь удалось понять, что он думает? Не обольщайся, и ты не понимаешь. Лично я никогда не смог разгадать, что ему на самом деле известно... Элен, если бы ты только захотела...

— Тогда что? — воскликнула она, вырывая руку, которую он прижал к своей пылающей щеке.

— Стань моей женой, Элен, и ты будешь счастлива.

Она медленно покачала головой.

— Почему? — с безнадежностью в голосе спросил он.

— Я не люблю вас. Вы враг всего моего детства. Я не могу вам это объяснить. Вы только что сказали: «Речь не о твоем детстве». Вот именно, речь не только о нем. Я никогда не переменюсь. То, что я чувствовала в четырнадцать лет... и до этого... намного раньше... живет и всегда будет жить во мне. Я не смогу все забыть, а вы никогда не сможете сделать меня счастливой. Мне нужен мужчина, который не знал бы моей матери, моего дома, моего языка, моей страны, который увез бы меня далеко, куда угодно, хоть к черту, лишь бы подальше отсюда. Я была бы несчастна с вами, даже если б любила вас. Но я вас не люблю.

Он в бешенстве сжал кулаки:

— И ты позволяешь мне себя целовать...

— Ну что общего между поцелуями и любовью? — устало ответила она.

— Тогда я уеду. Моя сестра сейчас в Лондоне. Она писала мне, чтобы я приезжал к ней. Я хочу уехать, — со стоном повторил он.

— Ну что ж, поезжайте, дорогой Макс.

— Элен, если я уеду, ты больше никогда меня не увидишь. Возможно, однажды тебе будет нужен друг. А у тебя, кроме отца, нет никого на целом свете, подумай об этом. Впрочем, он стар и болен...

Она вздрогнула:

— Папа? Что вы такое говорите?

— Посмотри сама, — говорил он, пожимая плечами, — разве ты не видишь? Это пропащая душа. Он прожигает свою жизнь. Что ты можешь сделать? А с матерью вы навечно останетесь врагами.

— Навечно, — эхом ответила она, — но мне никто и не нужен.

Он в отчаянии твердил:

— Мне кажется, за последние десять лет я ни разу не испытал чистого чувства. Мне стыдно... Моя любовь к тебе беспокойна и болезненна, она насквозь пропитана горечью и злостью. И все же я люблю тебя.

Она подняла руку, пытаясь разглядеть на часах время под светом газового фонаря.

— Скоро восемь, поедем домой.

— Нет, нет, Элен!

Он цеплялся за ее одежду, страстно целовал ее шею, ее хрупкие нежные руки.

— Элен, Элен, я люблю тебя, я никого никогда не любил, кроме тебя. Сжалься надо мной, Господи, не отвергай меня... В конце концов, ты не можешь так люто меня ненавидеть! Я никогда не причинял тебе зла! Я уеду навсегда. Разве тебе это безразлично?

— Нет, — жестко сказала она, — я рада. По крайней мере, когда вы уедете, дом станет чистым и достойным. Она стара. Теперь ей придется довольствоваться мужем и ребенком. Может, однажды у меня появится мать, как у других. Вы — причина моего несчастья.

Он не ответил. В полумраке машины она увидела, как он отвернулся и поднес дрожащие руки к глазам. Она склонилась к окошку и велела шоферу возвращаться в Париж.

Они расстались без единого слова. На следующий день Макс уехал в Лондон.