Голоса на ветру - Гроздана Олуич Страница 40

– Тебя всю жизнь убеждали, что ты виновен, Данило! Пусть теперь хоть Бог, хоть дьявол вытряхнут из тебя это, если смогут… – Лука Арацки замолчал, а Данило невольно вспомнил, как в какой-то статье прочитал список разновидностей врагов народа: левые и правые, виновные в том, что тащат страну назад, мешая правильным членам общества ухватиться за крыло ангела светлого будущего; причем есть виновные, которые осознают свою вину и которые не осознают, а это некоторым косвенным образом можно свести к обвинению, что человек виновен в том, что у него косит левый глаз, а волосы длиннее, чем предписано; что он виноват, независимо от того, имеет ли его вина какую-то реальную основу или же вбита ему в голову как «Отче наш» или таблица умножения, а возможно просто дана от рождения как форма руки или расположение звезд на небе. Одним словом – виновен.

* * *

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он не единственный, на кого свинцовой тяжестью давит груз вины. В отделении, куда Данило был назначен лечащим врачом, он быстро заметил, как из недели в неделю уменьшается число королей без королевства, исчезают пророки и волшебники, но зато растет количество виновных во всех возможных грехах этого света, во всех видах зла, содеянного или не содеянного в прошлом.

Гойко Гарачу он узнал сразу как увидел, хотя с тех пор, как тот, тощий и завшивевший, завернувшийся в солдатское одеяло, появился в Ясенаке, до встречи в психиатрическом отделении, которым заведовал тот, кого он раньше называл Рыжиком, прошло лет двадцать. От детдомовцев, которых он встречал то там, то здесь, доктор Данило Арацки узнал, что Гойко Гарача работает в полиции, носит башмаки на деревянной подошве, которые отказывается сменить на любую другую обувь, так же как это было и в детском доме, помнит имена всех, кто вместе с ним мучился в Ясенаке и многих воспитанников других детских домов от Канижи до Белграда, в которых ему пришлось побывать.

При первой встрече с Гойко Гарачей доктору Даниле Арацкому показалось, что перед ним еще одна Ружа Рашула, потерянная для всех и для самой себя. Но все было иначе! В Ясенаке Гойко спокойно переносил издевки детдомовцев, а потом плакал во сне, а сейчас, в больнице, он спокойно отвечал на все поставленные вопросы, но под конец любую беседу заканчивал признанием:

– Я виноват! В смерти Елы виноват я, и нет того, что я бы не сделал, только бы ее вернуть …

Как в свое время детский дом в Ясенаке, так и теперь больницу и все, что его там окружало, он воспринимал как центральную точку, вокруг которой концентрируется весь мир, все села, все города, все ошибочные встречи, смерти, рождения. Было бы достаточно исчезнуть одному городу, одной реке, одному цветку, одному человеческому существу, чтобы мир перестал существовать. Может быть, осталось бы только время, в котором какой-то человек родился или умер, но это время не имело бы ни цели, ни значения, так как каждый момент содержит в себе вечность, а в этой вечности отдельные люди всего лишь песчинки. Ела Гарача, известная своей красотой и каким-то для здешних мест необычным светлым благородством, тоже была песчинкой, но немного более светлой, чем остальные. Он встретился с ней в тюрьме, где прослужил в охране столько лет, что почти забыл, кто здесь заключенный, а кто стражник. Ведь заключенные приходили и уходили, а он оставался в тюрьме и сторожил все новых и новых бродяг и хулиганов, пока вдруг, обнаружив одного беглеца, которого разыскивали несколько лет, не был произведен в майоры и стал признанным авторитетом в системе спецслужб.

Сам акт преступления казался ему омерзительным, независимо от того, шла ли речь об убийстве или о мелкой краже. Мелочей не бывает. Нельзя безнаказанно присвоить деньги из кассы, о какой сумме ни шла бы речь. Поэтому он так никогда и не поверил, что Ела не воровка, хотя и было доказано, что обвинили ее безосновательно. Но ведь почему-то из трех кассирш заподозрили именно ее! Тем более что, как он был убежден, каждый человек это потенциальный нарушитель закона. И когда обнаружится его истинное лицо это всего лишь вопрос времени.

Молчаливая и нежная, Ела в первые месяцы брака встречала его улыбкой, но улыбка ее быстро гасла, когда она замечала его испытующий взгляд и тень подозрения на лице.

– Ты мне все еще не веришь? – пробормотала она однажды, через два или три года семейной жизни.

– Почему это я тебе не верю? – спросил он, на самом деле убежденный, что все побывавшие за решеткой вечно несут на себе ее невидимый отпечаток.

Она больше не решалась открыть рот, он же молчанием наказывал ее за нерожденного ребенка, за красивую прическу (для кого она так старалась?), за желание пойти работать, за улыбку, которой она встречала его, когда он возвращался с работы, за плач под утро, на который он не реагировал, делая вид, что его не слышит, так же как он притворялся, что не видит ее светящееся в темноте лицо.

Для него Ела была точкой света, содержащей все начала и все концы. Почему он ей не поверил, когда она поблагодарила его за то, что он ее спас? Ведь была же какая-то причина? Кто знает, какая причина заставила ее выброситься из окна седьмого этажа? И оставить после себя лишь пятно запекшейся крови на асфальте, хотя в судебных документах констатировалось, что все телесные повреждения были внутренними, невидимыми для человеческого глаза.

– Да! Невидимыми, но смертельными!

Когда Гойко заявил, хотя его никто ни о чем не спрашивал, что виновен в ее смерти, все подумали, что он тронулся и решили отправить его в больницу, где на окнах тоже были решетки. Ему вдруг показалось, что за решеткой он видит Елины глаза, блестящие каким-то темно-синим светом, каким-то совершенством, не имеющим связи ни с формой, ни с цветом. Боже, зачем в мире встречаются такие глаза! Такой блеск! Теперь угасший, потому что она, словно выливая стакан воды, вылила себя через окно седьмого этажа, не сказав ни единого слова. После нее осталось После нее осталась лишь колышущаяся штора и три тарелки на накрытом к обеду столе.

Соседей, которые вломились в квартиру, а позже и следователя, смутила третья тарелка на столе. У Гойко и Елы не было ни детей, ни родственников, ни друзей, потому что Гойко избегал встреч с кем бы то ни было, кроме бывших детдомовцев. Кого ждала третья тарелка?

Этот вопрос задавали и врачи, в частности, доктор Данило Арацки, который никак не мог связать рассказы Гойки про кристаллы со смертью Елы Гарачи.

Для него Ела была сверкающим, самым сверкающим кристаллом, и вдруг она просто разбилась!

«И красота, и зло имеют какой-то смысл!» – сказала она как-то раз, он не мог вспомнить по какому поводу.

«Какой смысл имела смерть детей в Ясеноваце, где погибли мои братья и родители?» – взорвался он.

Для Гойки Гарачи причины были только у мелких преступлений. Крупные относились к царству необъяснимого. Однажды, удивленный мягким выражением лица парня, который с невероятной жестокостью убил своих родителей, он спросил его, почему он так сделал, зачем? Парень сначала молчал, потом посмотрел на него недоверчиво, с каким-то болезненным удивлением.