Бремя чисел - Саймон Ингс Страница 40

В тот день мне было забавно видеть, как тихий эгоизм моей матери одержал-таки победу. В поезде, когда мы возвращались домой в Лондон, я счел нужным пролить на душу Дебби немного бальзама. Я сказал ей, какая она молодчина, какая добрая и терпеливая.

— Чертовы платья! — не выдержала она.

Мать предложила ей выбрать одно из них в качестве подарка. И пока мы тряслись в вагоне второго класса, Дебора вытащила этот подарок из полиэтиленового пакета.

— Ужас какой! — воскликнул я.

Дебби рассмеялась и разложила платье у себя на коленях, чтобы я мог его рассмотреть. Я демонстративно зажмурился.

— Живо убери с моих глаз долой это уродство!

— Ты поцелуешь меня, если я его надену?

Взвыв, я вырвал платье у нее из рук, опустил стекло и вышвырнул за окно.

Вот и все. Очередное доказательство того, что нет смысла травить душу, возвращаясь в родительский дом. Я до сих пор помню, как Дебби смотрела в окно на оранжевые пригороды Лондона, что обступали нас со всех сторон — от Кройдона до Клэпэма, от Уондсворта до Уотерлу. Помню ее подавленное настроение. Смятый полиэтиленовый пакет в руках.

Позднее, стоило только зайти разговору на эту тему, как она неизменно говорила о нашей «кошмарной поездке». О том «кошмарном дне».

— А ты помнишь это кошмарное платье!..

Но что бы она ни говорила впоследствии, в чем бы ни пыталась уверить себя, тот факт, что я взял ее вместе с собой к своим родителям, что-то для нее значил. И единственным доказательством того, что я брал Дебби с собой, было это злосчастное платье. Теперь же она лишилась и его.

Сейчас, много лет спустя после того эпизода, мне понятно, как я тогда ей навредил. Я дал ей повод надеяться. Я вселил в нее веру в истинность представлений о ее собственной личности, которые она внушила себе с тех самых пор, как поселилась в общине. Дебби — ниспровергательница устоев, Деб — несовершеннолетняя радикалка, Дебора — подросток-иконоборец.

На самом же деле она не была ни тем, ни другим, ни третьим. Как и большинство детей, ее обуревала тяга к приключениям, в ней била энергия, которая требовала выхода.

— Как там твой отец?

Я все еще не оставлял надежды выяснить, все еще пытался разрешить две самые главные ее тайны — отметину от раны на голове и одиночество.

— А при чем здесь он?

— Ну, хотелось бы знать, какой он.

Нет, ее выгнала из дома не его жестокость, а постоянная опека.

— Он вбил себе в голову, что мог предотвратить ту аварию, — сказала Дебби мне как-то ночью, когда мы с ней лежали в постели. — Что он должен был ее предотвратить. Отец только и делал, что пытался загладить свою вину. Это случилось, когда мне исполнилось восемь лет. И с тех самых пор он не давал мне даже шагу сделать самостоятельно…

Образ, который она создала в своем воображении — ребенок, спасающийся бегством от собственного отца, — был, по идее, мне хорошо знаком. Но в отличие от Дебби я никогда не был столь же честен и поэтому, как круглый дурак, уцепился за признание Деборы как за повод расспросить ее о том, что конкретно тогда произошло.

— Оставь меня в покое, — огрызнулась она.

Ей нравилось чувствовать себя независимой. Для Дебби одиночество и независимость были одним и тем же, что чертовски осложняло наши отношения. Мне оставалось лишь выбирать одно из двух: или и дальше раздувать эту самоуверенность, или же не оставить от нее камня на камне. Или — или. Середины не существовало. Потому что тот, кто не с Дебби, тот против нее.

Вы не поверите, но ей оказывали сопротивление даже домашние вещи. Например, Дебора заявила однажды, что нет смысла так часто удалять из пылесоса пыль. В результате тот вспыхнул ярким пламенем прямо у нее в руках. Здесь нужно лишь блюдце воды, сказала она, берясь за скороварку. И что же? Потребовался целый день, чтобы окончательно выветрился запах сгоревших бобов.

Она была из породы тех, кто никогда не следует ни правилам, ни рецептам, уверяя, что нет ничего проще, чем приготовить макароны или там овощи. Как-то раз она решила угостить меня цветной капустой с сыром, но, не посмотрев, открыла не тот ящик в буфете и в конечном итоге вместо муки добавила в свой кулинарный шедевр крахмала.

— В принципе какая разница, — оправдывалась Дебби, отдирая от зубов липкую массу. На следующее утро ее тошнило, и так продолжалось еще целую неделю.

А еще как-то раз Дебора отправилась в автомастерскую поставить на велосипед новые тормоза. Вернувшись домой, она заявила мне, что там все сделали не так, после чего провела целый день, пытаясь починить велосипед собственными руками. Время от времени Дебби начинала обиженно шмыгать носом и всхлипывать, словно угодивший в капкан щенок. А на следующий день на всем ходу врезалась в зад двенадцатому автобусу.

Я позвонил отцу Дебби, и тот решил, что имеет дело с частным детективом. Он заплатил двум разным агентствам, чтобы те помогли отыскать его пропавшую дочь. Он поблагодарил меня за звонок. Когда же отец Дебби пришел в больницу (уже зная, кто я такой), атмосфера была совершенно иной. Казалось, он меня побаивался — как, впрочем, и я его. (Посмотрев на его руки, я мысленно поблагодарил Бога.)

К этому моменту припадки Дебби уже удалось купировать — теперь они хотя бы случались примерно раз в сутки, не чаще. Никто не мог сказать, почему этот несчастный случай, который не представлял никакой опасности для жизни, вдруг повлек за собой эпилепсию. В их семье эта болезнь раньше не встречалась.

Затем, проведя еще какие-то анализы, врачи обнаружили, что Дебби беременна. Отец настаивал, чтобы беременность прервали. Одно из того немногого, что он мне сказал — причем сказал без обиняков, когда мы стояли с ним лицом к лицу буквально в паре дюймов друг от друга, так близко, что я ощущал, как от него пахнет лосьоном после бритья: он настаивает, чтобы его дочери сделали аборт. Ко мне это не имело ровно никакого отношения. А поскольку переубеждать его было бесполезно, я и не стал заморачиваться. Когда же Дебби заявила, что хочет сохранить ребенка, я понял: пора сматываться. Все те три месяца, пока мы с ней обитали под одной крышей, меня утешала мысль, что Ной Хейден, так же как и я, ни разу не трахнул ее. И вдруг выясняется, что это совсем не так. Скажу честно, открытие малоприятное. И ни за какие коврижки я не соглашусь выступать в роли отца его ублюдка.

Ничего не произошло. Никто не позвонил. Никто не пришел колотить кулаками в мою дверь. Когда я через пару дней пришел в больницу, Дебби уже выписали. За ней приехал отец и увез ее домой.

Было в этом неожиданном исчезновении нечто от волшебной сказки. В нашей квартире осталась ее одежда и кое-какие личные вещи. (Вернее, теперь уже в моей квартире.) Она вырвалась в окружающий мир, но ее вновь похитили. Может, Дебби вообще никогда не существовала?

Я позвонил Мириам и вернулся на работу в общество.

3