Одинокому везде пустыня - Вацлав Михальский Страница 40

Он отказался:

- Весьма польщен. Но, к сожалению, не могу принять ваше предложение. Я присягал на верность России и только ей одной могу служить, как человек военный.

- Но ведь вашей России больше нет, а ваш родной брат, вице-адмирал Беренц, служит в военно-морском министерстве СССР. (Пригласившие адмирала были досконально осведомлены о его родственниках.)

- Это его личное дело. Его выбор. А моя Россия все равно будет, даже если я ее не дождусь.

В 1924 году, когда Франция официально признала СССР, бывший вице-адмирал Беренц приезжал с советской делегацией в Бизерту решать судьбу эскадры. Михаил Александрович дал слово не искать встречи с братом (таково было условие советской стороны) и сдержал его. Французская и советская стороны ни о чем не договорились.

А годом раньше, когда Машенька уезжала в Прагу и Морской корпус и эскадра еще существовали в привычном режиме, Михаил Александрович Беренц и Александр Михайлович Герасимов провожали ее на пристани Бизерты, усаживали на пароходик до Сицилии. На прощание Беренц снял с безымянного пальца левой руки массивный платиновый перстень с огромным, чудной огранки васильково-синим прозрачным сапфиром и протянул его Машеньке.

- Возьмите, Маруся, пожалуйста. Он вас обязательно выручит. Мне подарил его в кругосветке цейлонский царек.

Машенька отказывалась, но при молчаливой поддержке адмирала Герасимова Беренц настоял на своем.

- Возьмите, Маруся, я на это имею право: мы с вашим отцом прошли весь Пажеский корпус и даже братались на крови - порезали, дурачки, руки, и каждый лизнул друг у друга его крови. - Адмирал Беренц улыбнулся и сразу помолодел лет на пятнадцать.

Матросы собирались убирать трап, рассуждать и спорить было некогда, так и отплыла Мария с перстнем в кулачке. И этот перстень, действительно, спас ее от голода и холода в первые месяцы пражского выживания - она сдала его в скупку, ей заплатили гораздо больше, чем она рассчитывала.

Мария намеревалась сойти вниз, на первый этаж дворца, чтобы сначала приветствовать Михаила Александровича Беренца, а потом обойти всех по кругу, начиная с Хадижи и Фатимы. Да, она намеревалась сойти вниз, но тут на красной ковровой дорожке появилось лицо вполне неординарное. Это был молодой мужчина очень высокого роста в белых национальных одеждах, а точнее, в джаллалабии (рубаха до пят из легкой ткани, с разрезами по бокам и вырезами для рук и головы, обшитыми тонким серым шнуром), в маленькой такии на голове (белая матерчатая шапочка) и обутый в светлые бабуши (что-то вроде закрытых шлепанцев), которые высовывались в шагу из-под длинной, просторной рубахи. Он шел, опираясь на костыли, и расставлял их слишком широко, видно, начал пользоваться ими совсем недавно. Мария обратила внимание, что костыли новенькие. Обратила она внимание и на его аккуратно подстриженную черную бородку-эспаньолку (точь-в-точь такую носил когда-то адмирал дядя Паша), отметила властный, дерзкий и в то же время улыбчивый взгляд больших черных глаз на крупном холеном лице.

Спустившись на нижнюю балюстраду дворца, Мария, к своему удовольствию, тотчас столкнулась с доктором Франсуа.

- Узнайте: кто этот, с костылями? - шепнула она ему на ухо. - И чего хромает? Как доктору вам удобно. Хорошо?

- Будет исполнено! - браво козырнул Франсуа, который всегда преображался при виде Марии и с охотой принимал любую ее игру.

Мария успела не только поздороваться, но и переговорить с Михаилом Александровичем Беренцем; подошла развлечь напряженно скучающих Хадижу и Фатиму, когда наконец доктор Франсуа отозвал ее в сторонку:

- Это туарегский царек Иса, ваш несостоявшийся обладатель. Упал с лошади. По-моему, банальное смещение позвонка и легкое защемление нерва, но в этом вы разбираетесь гораздо лучше меня… Я сказал, что осмотрю его.

- Какая вы умница, доктор! - И Мария, к удивлению Хадижи и Фатимы и еще нескольких дам, наблюдавших за этой сценкой, чмокнула полковника в щеку.

Перед ужином Мария и доктор Франсуа нашли укромный уголок в парке и еще раз пошушукались насчет туарега. Решили, что перед танцами доктор отведет Ису в библиотеку, уложит там на кушетке - ровной и пригодной для данного больного, а далее по плану…

- Помните, Мари, как вы меня вылечили в Сахаре? - спросил доктор Франсуа. - У вас золотые пальчики, вы меня подняли на ноги с моим старым радикулитом.

- Да, я могла бы зарабатывать этим делом. Я уже было начала на заводе в Биянкуре пользовать знакомых, но чуть не попала в тюрьму.

- Вы? В тюрьму?

- Ну а как же? Французы охотно сажали русских за любую мелочь! Кто-то донес, что, не имея диплома врача, я занимаюсь частной практикой. И меня чуть не притянули как самозваную колдунью. Во времена инквизиции наверняка бы сожгли на костре. С тех пор я всем отказывала - опасность была слишком велика и реальна. Но здесь не Франция да и все другое… У меня был хороший учитель, настоящий ас народной медицины. Как говорили: костоправ среди костоправов и знахарь среди знахарей.

- Молодой адмирал?

- Да. Но теперь, наверное, уже и не адмирал, и не такой молодой…

- Я его хорошо помню, - сказал доктор Франсуа, - мы беседовали с ним много раз. Это был человек великих познаний, и не только в медицине. Я больше не встречал таких людей…

- Что правда, то правда, - светло улыбнувшись, вздохнула Мария. - А народной медициной он занимался со мной очень много. И не только мануальной терапией, но и лечением травами. Кстати, здесь, в Тунизии, довольно богатая растительность в смысле целебности, я и сейчас хочу этим заняться. Пока нет времени за бумажками. Адмирал считал, что я способная ученица…

- Вы не способная, вы талантливая! - горячо сказал доктор Франсуа. - Вам все удается!

- Ну это наш туарег покажет! - засмеялась Мария, и с тем они разошлись до условленного момента.

На ужине все было, как обычно на подобных званых ужинах: лакеи в белых нитяных перчатках, дорогая посуда, столовое серебро, масса ненужных закусок, которые фактически отвращали преждевременно насытившихся гостей от главных блюд, и люди уже не чувствовали их настоящего вкуса; были витиеватые тосты мужчин во славу губернатора и его жены Николь, пожелания им многая лета и процветания Тунизии под крылом Франции; были непременные перешептывания дам о длине рукавов в Париже, о кружевах и рюшках.

После ужина гостей призвали к музицированию, вернее, к слушанию музыки. Как и двенадцать лет назад, Николь и Мария пели в два голоса неаполитанские песни и на "бис" "Баркароллу" Оффенбаха. Аккомпанировал им на рояле, как и давным-давно, сам генерал-губернатор. Потом взялся блеснуть мсье Пиккар и сыграл седьмой вальс Шопена. Утонченная музыка и виртуозное исполнение Пиккара попали в цель - Мария взглянула на него другими глазами, хотя многие слушатели и позевывали тайно в кулак и на глазах у них выступили слезы, но не от восторга, а от нестерпимой скуки, - Шопен был слишком далек от привычных им звуков зурны и барабана. Аплодировали мсье Пиккару Мария, Николь, губернатор, доктор Франсуа. Остальные слушатели вяло их поддерживали и думали лишь о том, вставать им или еще посидеть для приличия в ожидании следующего номера.