Дождь для Данаи - Александр Иличевский Страница 40

«Путеводитель по расстрельной Москве». (Идея этого путеводителя наследует фотографическому альбому, выпущенному в конце 1940-х годов, — «Здания НКВД».)

ПРО NORAD

Вторая идея, без которой, уверен, образ столицы окажется безнадежно ущербен, состоит в децентрализации Москвы, в ее срочной инверсии (геометрическое преобразование плоскости, при котором точки, находящиеся внутри окружности, отправляются вовне — причем чем ближе точка была к центру, тем дальше она уходит в бесконечность) по отношению ко всему внешнему, бескрайнему пространству Родины и в конечном счете цивилизации. Для развития этой не столько трудной, сколько возмутительной мысли воспользуюсь непридуманной притчей. Несколько лет назад у Пушкинского музея я поймал машину и отправился домой на Пресню. Водитель тоже оказался жителем Пресни, и мы разговорились на предмет того, что же производилось в советские времена на заводе «Рассвет», чья территория перекрывает Столярный переулок, в котором я живу (моя престарелая соседка уже не раз мучила меня разговорами, что будто бы «с территории завода ее чем-то облучают»). Постепенно разговор вырулил на тему перенаселенности Москвы, и тут мужик взвился: «А ты знаешь, что после войны, в 1945 году, в Москве народу было всего 600 тысяч жителей, а за Окружной дорогой ничего, кроме полей-деревень, не было? Понятно, что вскоре вернулись оставшиеся в живых, вернулись и эвакуированные, ну положим, добавился еще миллион, хотя вряд ли. Так откуда взялись те девять миллионов, которые населяли город в советское время, сейчас? Ведь одной рождаемостью не объяснить. Короче, во время холодной войны и американцам, и нашим нужно было понять, что защищать. Америка в принципе децентрализованная страна, у них столица может быть в любом месте, в любой деревне. Поэтому они и решили строить командный пункт в горах, в Колорадо. А у нас как была Москва пупом, так им и осталась. Номенклатуре хотелось и в живых остаться, и развлекаться без отрыва от производства. Жить они хотели в Москве и никуда в Сибирь, в новый стратегический центр ехать не собирались. Вот почему генштаб у нас не в потайном месте, а тут же, на Арбате. Вот почему вокруг Москвы выставлены три округа ПРО. А хочешь не хочешь, но если ты только одно место защищаешь, то все сюда и будет стекаться, все силы».

Тогда эта идея мне показалась не бессмысленной, но важность ее как-то затушевалась в сознании неизбежностью именно такого стечения обстоятельств. Америка принципиально децентрализованная страна потому, что жители ее сначала завоевывали, хотя бы только географически, а потом уже обживали. Куда сумели дойти поселенцы, там у них и столица. Потому и Сибирь, которая так же, подобно Америке, была завоевана, а уж потом обжита, не имеет своей столицы.

И таковой бы — легкомысленной — она, эта идея, и оставалась, если бы на прошлой неделе я не узнал, что Центр управления Объединенного командования воздушно-космической обороны североамериканского континента (NORAD), находящийся в гранитном массиве в горах Колорадо, расформировывается за ненадобностью.

Так вот, не расформировать ли и нам Москву? Не в том невежественно материалистическом смысле, что всю ее поделить и раздать провинции. А в том, что страну надо децентрализовать, подарить Москву всем городам и весям — построить ее везде: в Воронеже, Владивостоке, Курске, Красноярске…

Война давно закончилась, американцы сдали NORAD, пора и нам сдать самим себе Москву.

Что это значит? Это значит, по крайней мере, то, что следует создать образ Москвы и поделиться им со страною: что строить.

Но саму страну еще следует нащупать, собрать — как ощупывает солдат свое тело после контузии. И если невозможно отстроить страну, то ее необходимо хотя бы осмыслить.

Вся Россия, где плотность населения ниже, чем в Сахаре, напоминает сейчас какой-то чеховский Сахалин, этот сухо задокументированный мрак. К примеру, отлично знаю, что уже в Калужской области, всего в 120 километрах от столицы, дороги последний раз ремонтировались ровно тогда, когда они строились, — в середине 1960-х. Что там кругом — дремучая, почти нежилая местность, только временами спорадически оживляемая какими-нибудь дачными робинзонами вроде меня…

А что, если вообразить себе такой литературно-социологический проект — описание страны с миру по нитке: кто, как и чем в силах — кто стишком, кто очерком, кто рассказом. Давным-давно, еще только вернулся я на родные руины из Америки, у меня возникла идея — гео-метафизических записок, собирающих пространство рассыпавшейся страны. Про себя я тогда вызвался быть ответственным за Юг… «Идея приличная, только вот трудно к такому масштабу подступиться, — отвечала мне тогда поэт Елена Сунцова из Екатеринбурга, собиравшая по делам службы в выборном PR-агентстве жалобы со всей области. — Если пространство этой рассыпавшейся страны что-то и сдерживает, как обруч („Догвилль“ помните?), то это именно такие вот факты экзистенциального ужаса: факты личной неприкаянности, вопли из открытого космоса страны. Я готова присоединиться и стать ответственной за Урал. Есть ли где-то в одном месте — не знаю, но уверена, что в каждом предвыборном штабе хранятся архивы народных — наказов-, по которым формируются депутатские „телеги“».

Задача формулируется просто: с помощью воссоздания образа страны требуется помочь воссоздаться реальному пространству. Для этого нужно упечатленное воображение (желательно — коллективное), которое бы, если может — воспело, а не может — сказало правду. Но главное, необходимо соблюсти строгую документальность: в точности по той схеме, по какой поступало Русское географическое общество, посылая в путь-дорогу Писемского, Гончарова — изучить и описать. Ведь то, что происходит реально сейчас в стране, — тайна. Причем настолько, что жахни где-нибудь в тайге атомный заряд — никто не узнает. Страна — огромная как тоска — развалилась на княжества, между которыми — пропасть, и осмыслить эту разрозненность, сделать компендуим-путеводитель по Родине — высокая задача.

Потому что ландшафт всегда надежнее государства. Он — фундаментальнее и не менее сакрален. И вот почему. То, что человеческий глаз наслаждается пейзажем, — это абсолютно иррациональное событие. Наслаждение зрительного нерва женским телом вполне объяснимо рационально. В то время как в запредельном для разума удовольствии от созерцания ландшафта кроется подлинная природа искусства, чей главный признак — бескорыстность.

И не в том ли любовь к Родине и состоит, что и город, и пейзаж отражают и формируют строй души, развивая ее взаимностью?

Но это уже из космической темы «Истинного себялюбия», и мы ее оставим ее автору — Циолковскому.

Эпилог. Симферопольское шоссе. Посвящается пятнице

Июльская ночь духотой затопляет столицу. Лица синевеют в полях неона. Пылающая лисица — перистый облак — тает в золе над МКАДом. Стада блеющих дачников растекаются по радиальным ада. Светотоки шоссе воздуху видятся как взорванная река, после битвы несущая сонм погребальных чаек. [21]Похоронных костров полные чаши фар, их лучей снопа, словно астра салюта, распускают цветок пустоты, венчая область тьмы. Страда недельной тщеты позади. По лицу Творца от виска Млечный путь стекает струйкою пота. И в хоровод созвездий, как под корону, вступает Суббота. Смятенье души, рвущейся прочь из руки хирурга, схоже с чувством увязшего в пробке. Человек в авто — лишь десятая часть человека. Наконец скорость — сто тридцать. Обрывается стая огней Подольска, и стрелка спидометра, переваливая через полюс циферблата, играет с попутной стрелкой в «царь горы», при обгоне слева, обходя на волос. Столица пустеет лишь за полночь: как река, центробежной разметанная в рукава; или — как огнерукий, безумный от боли Шива, в чьем эпицентре исток совместился с дельтой. И пилот вертолета, зависший над этой прорвой, бормочет в эфир: