Тишина - Питер Хег Страница 40

Взрослому человеку очень трудно воспринять мудрость, высказанную ребенком. Он перестал ориентироваться.

Она взяла его за руку.

— Это правда? — спросила она. — Что ты возьмешь меня с собой туда, где сто человек поют?

Мудрость исчезла. Остался только ребенок. Он кивнул.

— На все, кроме увертюры, — сказал он. — Пока ее играют, я закрою тебе уши. Она слишком сексуальна, ее следовало бы запретить детям до шестнадцати лет.

На него снизошло нечто близкое к состоянию покоя. Любовь каким-то образом связана с состоянием покоя. Он чувствовал себя дома. Здесь, в пустом цирковом шатре, в одной из самых недолговечных построек, которые только можно себе представить. Он чувствовал общность с сидящим рядом ребенком. Чувство, которое, наверное, есть квинтэссенция дома и семьи.

Она посмотрела на него снизу вверх, сбоку.

— Если со мной когда-нибудь что-нибудь случится, — спросила она, — если будет плохо, ты придешь, чтобы мне помочь?

Она проговорила это быстро, на одном дыхании. Но он уловил интонацию, с которой это было сказано. Это было самое серьезное, что ему когда-либо доводилось слышать от ребенка.

Когда люди дают друг другу обещания, то всегда лишь какой-то частью самих себя. Ему не раз приходилось быть свидетелем таких обещаний: свадьбы, конфирмации, клятвы в вечной дружбе, — и всегда в самых горячих заверениях участвует самое большее десять процентов всего человека, потому что только такой долей самих себя мы можем распоряжаться, — это, разумеется, относилось и к нему самому.

Но только не в это мгновение. В это мгновение все вдруг изменилось. Он слышал, как дрожит его тело — словно духовой инструмент, когда вдруг удается амбушюр и очень большая часть энергии превращается в звук.

— Обязательно приду, — ответил он.

Дверь над ним открылась, перед ним стояли мальчик и девочка, должно быть, лет шести. Они прошли через чердак, на котором сушилось белье, это их голоса он только что слышал, но не заметил, как они подошли. Теперь они стояли как вкопанные.

— Ты кто? — спросила девочка.

— Я скажу вам шепотом, — ответил Каспер, — но только если вы обещаете никому об этом не говорить. Я — Санта-Клаус.

Дети затрясли головами:

— Ты не похож на Санта-Клауса.

— Когда наступает весна, — объяснил Каспер, — Санта-Клаус стрижется и бреется, красит волосы, худеет на сорок килограммов, ставит в стойло оленей и поселяется на чердаках для сушки белья.

— А подарки?

Он сунул руки в карманы. Там лежали только деньги, и не меньше тысячекроновой купюры. Ее-то он и протянул им.

— Я не могу это взять, — сказал мальчик. — Мама не разрешает.

Каспер встал.

— От Санта-Клауса, — произнес он, — ты можешь брать что угодно. Так маме и скажи. Скажи, что Санта-Клаус придет и укусит ее за мочку уха.

— А как насчет папы?

Каспер начал спуск к поверхности земли.

— Его Санта-Клаус тоже укусит.

— А у меня еще есть собака, — с надеждой сказала девочка.

— Сожалею, — сказал Каспер. — Даже Санта-Клаусу приходится в чем-то себя ограничивать.

— Ты как-то не очень вежливо разговариваешь, — заметила девочка.

Каспер обернулся к ней.

— Чтобы дети знали, на что похожа бездна, и были осторожны, — сказал он, — необходимо подводить их к ней и показывать, где она начинается.

Он пошел вниз по лестнице. Дети пошли за ним, неуверенно.

— Санта-Клаус?

— Да.

— Спасибо за деньги. И счастливого Рождества.

Регистры голосов надломились. И испарились к небесам. В каскадах смеха. Каспер открыл дверь на улицу. И вышел.

У Киркегора где-то написано, что если ты сам идешь, то и все как-нибудь будет идти. Был бы он тут этим вечером. За каждой парой встречных фар Касперу мерещился полицейский «форд мондео». В каждом проходящем мимо подвыпившем прохожем ему чудился полицейский в штатском. Он огляделся в поисках такси.