Сделай это нежно - Ирэн Роздобудько Страница 40

– Нет, господа, что ни говорите, а госпожа Вилинская была женщиной необыкновенной! Во времена ее молодости мне довелось знать ее лично, и скажу вам откровенно, было в ней что-то магнетическое…

Завсегдатаи литературного салона мадам Петушковой с удивлением посмотрели на говорящего. Женщины презрительно переглянулись, лица мужчин вспыхнули странными улыбками.

– Что вы такое говорите, Nikolac, – повела плечом хозяйка, – это была ужасная женщина – мужичка, черная вдова, Мессалина низкого пошиба.

– Я вообще не понимаю, зачем она подражала этой французской авантюристке Жорж Санд! – добавила другая. – Мы не во Франции. К тому же, женщина должна всегда оставаться женщиной. А высокими идеями пусть занимаются мужчины!

– Позвольте с вами не согласиться, Натали, – вступила в разговор подруга мадам Петушковой, Ольга Раевская – светская львица и большой знаток литературной жизни, – Мари совсем не такая избалованная, как вы это себе представляете. А ее высокие идеи о равноправии женщин, – обратилась она к другой собеседнице, – разве это не то, к чему нас призывает священный долг просветительства?

Но мадам Петушкова сегодня была не в духе.

– А знаете, как ее называли в светском обществе? – вскинулась она, яростно обмахивая обнаженные плечи веером. – Волчица! Вспомните-ка, сколько достойных мужей угодили в сети этой ужасной женщины! Из-за нее едва не свел счеты с жизнью господин Кулиш! А как страдала его бедная жена! А Тургенев! А Жюль Верн! А Этцель! Похоже, весь мир сошел с ума из-за этой женщины. А она еще имела наглость утверждать, что ее жизнь принадлежит идеям просветительства! Ха-ха!

– Я вспоминаю, как умоляла ее несчастная Варвара Дмитриевна Писарева, чтобы она оставила ее Митеньку! – активно заработала и своим веером визави мадам Петушковой. – Только подумать: она была троюродной теткой этой, так сказать, поборницы мужицкого права. И глазом не моргнула – увезла бедного мальчика в Ригу и там сгубила… Ужасная женщина…

– Кстати, – тихо произнес кто-то, – а что с ней сейчас?

Мадам Петушкова улыбнулась:

– Никто не знает? Ее время ушло…

– Вряд ли… – снова вступил в разговор мужчина, который наконец имел шанс в очередной раз подколоть экзальтированных завсегдатаев салона. – Сейчас Мария Вилинская живет в Абрау. И, кстати, – он сделал многозначительную паузу, – ее новый муж – лет на двадцать моложе нее!

Он знал, что последний аргумент особенно повлияет на женское общество, которое отчаянно цепляется за остатки былой красоты.

И дамы действительно захлебнулись от гнева:

– Я же говорю – хищница!

– Волчица!

– Ужасная женщина…

…Мария Александровна вздрогнула от резкого звука форточки, которую ветер с грохотом ударил о раму маленького окна, закинула за спину свои еще густые и тяжелые волосы, прикрутила светильник.

Конечно, здесь, в Абрау, она не могла слышать всего того, что теперь о ней говорят в салонах Киева, Петербурга, Риги или Парижа. Она давно отвыкла от обременительной мирской суеты, сплетен, откровенной зависти и скрытой ненависти. От славы – и литературной, и – мелкой, обывательской.

Не знала, что о ней еще говорят, еще помнят, как и прежде, после роковых смертей тех, кого она так страстно любила.

Возможно, все это – наказание за ее слишком независимый нрав, за отчаянное стремление к свободе, за необыкновенную, неженскую отвагу, наконец – за талант…

Нет, только мелкие обыватели могут судить о ней жестоко! Другие – смелые, яркие, честные, те, что готовы отдать жизнь за единственную строку правды – говорят иначе!

Даже ее первый муж, Афанасий Маркович, который спас ее от обременительной роли домашней гусыни, простил ее перед смертью.

И если она, Мария, чем-то провинилась перед людьми, то лишь тем, что слишком страстно, слишком жадно относилась к жизни – как к стакану воды в жаркой пустыне. А так, наверное, нельзя…

За окошком маленького дома шелестели волны, тянули ее душу по острому песку – на десять лет назад, в другую воду.

В день 20-го июня 1868-го…

…Тогда рижские газетчики будто с ума посходили, рассказывая на всех страницах, что на побережье прибыла известная писательница госпожа Марко Вовчок с сыном. А вместе с ними приехал пламенный мятежник, недавний узник Петропавловской крепости и известный литературный критик Дмитрий Писарев.

Проныры-журналисты не могли обойти и более щекотливые темы: пара находится в гражданском браке, господин Писарев значительно моложе своей подруги, к тому же является ее троюродным кузеном, который не получил благословения на этот брак от своей матушки.

Газеты сообщали, что два года назад госпожа Вовчок похоронила в Париже своего очередного любовника и теперь еще не окончательно вышла из состояния отчаяния.

– Зачем это? – Мария свернула газету и отложила ее на край накрытого к утреннему кофе стола. – Неужели это кому-то может быть интереснее того, что я написала за все эти годы?

– Такая незаурядная личность, как ты, Маруся, никого не оставит равнодушным ни своей личной жизнью, ни своими писаниями! Тебе следует относиться к этому спокойнее, – улыбнулся Дмитрий, доливая в ее чашку молоко.

– Я устала безмерно. А сегодня еще столько визитов…

– И это хорошо! Нам не помешает познакомиться с рижской публикой, – рассудительно сказал он. – Здесь есть хорошие поэты, хорошие критики и вообще – люди нашего склада. А еще, – он мягко накрыл ее ладонь своей, – здесь мы наконец можем ни от кого не прятаться! А газеты – к черту! Пусть пишут. А я буду чувствовать себя на празднике любви!

Она посмотрела на него нежно, почти по-матерински: «злостному бунтовщику» и «опасному демократу» всего лишь двадцать шесть! И хотя он отпустил бороду и многое пережил, находясь за решеткой, все равно он для нее – мальчишка! Тот ангелоподобный троюродный братик Митя, каким она впервые увидела его в имении своей тети в Знаменском.

Он почти не изменился, только глаза ввалились, и эта борода совсем не подходит к молодому лицу…