Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов Страница 40

– Нет поклянись. Клянись, тогда поверю.

– Хорошо. В последний раз. Даешь слово, что в последний раз?

– Даю. Клянись.

– Ну, клянусь.

– Чем клянешься?

– Лен, может, не надо?

– А! Я все поняла. Я звоню Наташе. Прямо сейчас…

Жена потянулась к телефону.

– Хорошо, хорошо. Клянусь… здоровьем клянусь.

– Чьим здоровьем?

– Ну чьим? Детей, конечно.

Повисла пауза. Он подумал, что дети могут быть чьими угодно. Африканских негров, например. Они там и так от голода дохнут. Все равно им. Ленка тоже о чем-то думала. Молчание затягивалось.

– Чьих детей? – подозрительно спросила она.

«Вот сволочь, – огорчился Алик. – Знает меня как облупленного. И натуру мою хитрожопую понимает до донышка. Главное, ей-то это зачем нужно? Ее же дети, такие же как и мои – ее. Чего она ими рискует? Ну да, ну да – женщина она все-таки. Как я мог забыть. Не виновата она, не специально тупит. По велению природы».

– Знаешь что, я уже все сказал. Вот достала, ей-богу. Хочешь, бери телефон и звони Наташе. Пускай надо мной в понедельник весь офис ржать будет. Я согласен. Бери, на, чего задумалась, звони…

Алик протянул жене телефон и замер. Момент был ключевым. Он шел ва-банк, пер на танки с голой грудью и красным знаменем. Осуществлял психическую атаку… Усиливая драматичность момента, зазвонил протянутый телефон.

«Если это Наташа, я повешусь», – мысленно решил он.

Звонила Сашка. Жена увидела ее имя на телефоне и шумно выдохнула. Алик поднес трубку к уху.

– Привет, пап. Мать рядом?

– Напротив стоит.

– Вы только не волнуйтесь. И с матерью поаккуратней. Короче, живот у меня на уроке заболел, пошла к медсестре, а она, аппендицит, говорит. «Скорую» вызвала. «Скорая» приехала, тоже говорят, аппендицит. В общем, из школы меня не ждите. Я в больницу поехала.

– В какую больницу?

– Пап, не тупи. В обыкновенную городскую. Пятьдесят седьмую, по-моему.

– Никуда не уезжай, я буду через пятнадцать минут.

Ленка догадалась. Лицо ее стало цвета белья из рекламы «Тайда».

– Что? Что? Что случилось?

– У Сашки аппендицит, похоже.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а, – жена рухнула на пол и, сидя, широко раскинув ноги, начала раскачиваться, дергать себя за волосы, выть. – А-а-а-а-а-а-а-а-а. Это ты виноват, ты поклялся… А-а-а-а-а-а-а-а-а-а.

– Я не поклялся.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а. Поклялся.

– Не поклялся, не успел, хотя ты очень просила.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– Да даже если и поклялся. При чем здесь это? Не врал я тебе.

– Сашка, Сашенька, прости меня. Что же бу-у-у-у-д-е-е-е-т?! – Ленка неумолимо впадала в истерику. Он позволить этого не мог. Время поджимало.

– Хорош выть, коза тупая, – крикнул Алик нарочито грубо, – ребенку там плохо, а она воет. А ну быстро взяла себя в руки и пошла вещи собирать. Быстро, кому я сказал, дебилка отмороженная.

Он хорошо знал жену. Не хуже, чем она его. Прекратить истерику могло только жесткое хамство, металл в голосе и апелляция к материнским чувствам.

– Да, да, ты прав. Прав, прости меня, ты прав да, конечно.

Ленка вскочила с пола и начала хаотично метаться по квартире. Она хватала вещи, отбрасывала их, хватала новые и снова роняла на пол. Иногда она останавливалась, ловила ртом воздух и опять начинала метаться по комнатам. Близнецы, почуяв неладное, проснулись и устроили синхронный припадок невменяемости. Няня справиться с ними не смогла. Они выбежали в холл, встретили там ошалевшую мать, испугались и заорали еще отчаянней. Ленка шумно, как марафонская бегунья на финише, два раза хватанула побелевшими губами воздух, увидела растерянно стоявшую около близнецов няню и, срываясь на фальцет, пролаяла почти:

– Какого черта ты здесь встала, дура. За детьми следи, овца рязанская!

У няни, как по команде, из глаз хлынули слезы. Ленка, осознав, что не права, и будучи не в силах извиниться, снова уселась на пол и завыла. Близнецы с криками «Сука! Матька сука» начали бить ее по голове в четыре руки. Дом Алика стал неотличим от сумасшедшего. Пора было брать ситуацию в свои руки.

– Так, заткнулись все быстро! – голосом сержанта американской армии гаркнул он. Энергетический посыл оказался настолько силен, что все действительно заткнулись. Даже близнецы перестали колотить мать и испуганно обняли ее за шею.

– Ты, – Алик показал пальцем на няню, – взяла детей и отвела в детскую.

Няня беспрекословно выполнила приказ.

– Ты, – он показал пальцем на жену, – встала, вытерла сопли, позвонила моим родителям, сказала, чтобы приехали, и спокойно, ты слышишь, спокойно начала собирать вещи. Когда приедут родители, подвезешь вещи в больницу. За руль не садись. Мой отец тебя довезет. Я, – Алик показал большим пальцем на себя, – еду к Сашке, договариваюсь по пути о хорошей больнице и звоню тебе.

Усмирив домашних, он сбавил обороты. Мир в очередной раз был жестко отструктурирован суровой мужской рукой. С Ленки слетела всякая ответственность, и она тут же успокоилась. Очень доверчиво и по-детски она посмотрела на него влажными глазами и, немного заикаясь, все еще сидя на полу, спросила:

– Аличка, все же будет хорошо? Правда, хорошо?

Одним рывком он поднял ее на ноги, сжал ее руки своими лапами, ответил:

– Я обещаю, все будет отлично. Ты меня знаешь. Я тебя не обманывал никогда.

Несколько секунд они стояли, держась за руки, а потом он поцеловал ее в лоб, развернулся и вышел из квартиры.

Обычно до школы ехать двадцать минут. Алик доехал за десять. По пути звонил всем, кому можно и нельзя. Когда входил уже в школу, от кого-то пришла эсэмэска с телефоном врача из рошалевского центра на Полянке. Он набрал номер, и врач сказал, что их ждут не дождутся. Оркестр, цветы, отдельная палата и лучший хирург прилагаются в ассортименте, раз сам Арсен Автандилович просил. Кто такой Арсен Автандилович, Алик не знал. Мелькнуло совсем неуместное в этой ситуации чувство гордости за себя. Не последний он, значит, человек в этом городе, раз сам Арсен Автандилович… Особо сильно он не переживал, не до того было. Ухнуло, конечно, сердце, когда Сашка позвонила. А потом истерика жены, хлопоты по устройству в больницу, гонка по забитым (хорошо еще суббота) московским улицам. Не до чувств. Но когда увидел Сашку, сиротливо сидевшую на краю банкетки в кабинете медсестры, сердце ухнуло снова.

– Привет, пап, вот и похудею, хотела похудеть и похудею наконец, отрежут лишнее.

Сашка хорохорилась, но было видно, что боится.

«А ведь ее будут резать, – вдруг понял он, – ножом Сашку будут резать, и черт его знает, как оно все повернется. Есть ли в этой стране еще медицина? Даже на Полянке, у Кремля, даже от самого Арсена Автандиловича…»