Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир Страница 40

2 августа 1930 года

Меня позвали ужинать.

Судя по запаху, Элис Рэмси, вы снова приготовили итальянское блюдо, и меня ожидал макаронный пирог, который так хорошо готовила моя жена. Аромат масла и сливок, тарелка, напоминающая голову златокудрой девочки… Кладезь воспоминаний. Я слышу, как Сэмми несется вниз по лестнице, и точно знаю, что он не вымыл руки. Элис, я слышу ваш разговор. Ну вот, Сэмми нехотя плетется обратно. Ты великолепно воспитываешь нашего сына.

В моем распоряжении всего минута. Ты только что заглядывала в комнату — посмотреть, чем я занимаюсь, и, решив, что я делаю уроки, хрипло хмыкнула. Тебе весело, и я рад, Элис. Считаешь ли ты, будто твой приемный сын счастлив, скрываясь тут с тобой и Сэмми? Можешь ли ты утверждать, что нет вида прекраснее — нет луны полнее, — чем твое лицо в дверном проеме: бледная рыхлая кожа, розовые пятнышки на одной из щек, окрашенные волосы и такая знакомая радость на лице, посмеивающемся над школьником, от старания прикусившим язык… По ночам я вижу именно такое лицо. Элис, ты состарилась в этом дешевом бунгало. Зато в моем сне ты освещена светом газовых ламп.

И почему ты никогда не упоминала о землетрясении? Что с тобой случилось в тот день? Как-то за обедом я спросил тебя, но любопытный Сэмми тут же навострил уши, а ты взяла тарелку и покачала головой.

— Не меня надо спрашивать, — вздохнула ты.

— Так ведь ты же была там, правда? Каково это, когда дрожит земля? — Я изо всех сил старался говорить, как маленький мальчик.

Ты встала, в тарелке отразился огонек лампы.

— Да, я там была.

— Что ты делала во время землетрясения?

— Нас не было в городе, мы находились в отеле.

— Вы уехали? А куда?

Ты лишь кивнула, улыбнулась и погладила меня по голове.

— Господи, оставь это историкам. А сейчас давайте-ка вымоем посуду.

Мне кажется, я знаю твой секрет, миссис Рэмси. Ты ничего не можешь рассказать о пожаре, о «Дель Монте», поскольку, подобно голубым ниткам, вплетаемым в купюры, дабы остановить фальшивомонетчиков, в твою жизнь вплетен некто, кого ты не можешь удалить, не вызвав подозрений. Он связан со всеми историями о землетрясении, однако упоминать его ты, разумеется, не хочешь. Ты должна быть уверена, что никто не выследит тебя в этом милом городке, где ты спряталась вместе со своим сыном. Тебе нельзя давать ему ни малейшей подсказки, иначе он тебя обнаружит. Этот человек я, не так ли, Элис? Я — твой секрет, я — твоя голубая нить. Жаль, что я лишил тебя всех историй про землетрясение. Особенно теперь, когда скрываться глупо и бесполезно.

Остались ли звезды в твоих волосах тем далеким полуднем? Когда я выскочил на подъездную аллею в надежде догнать тебя? Когда кричал вслед фыркавшему автомобилю, уезжавшему прочь, слишком далекому, чтобы догнать, слишком целеустремленно несшемуся по мостовой? К своему удивлению, я всхлипнул, тихо и безнадежно, а затем бессильно прислонился к колонне, глядя, как блестящая зеленая машина уезжает в Пасадену, наполняя пылью кружевную тень кипарисов. Элис вновь ускользнула от меня. Сердце опустело, словно костяной череп. Я посмотрел на светло-голубое небо с пушистыми облаками, этими перелетными птицами, этой стаей саранчи, затем оглянулся на отель и увидел тебя. О, Элис. Все это время ты стояла позади меня, сокрытая клубами пыли. Ты улыбалась, помада выглядела прекрасно даже в темноте раннего утра. Ты ждала. Не кофе, не багаж, не маму. Ты ждала меня.

— Наконец-то я свободна, — сказала ты.

Так просто, будто и не любила меня. И рассмеялась своим привычным смехом, моя шутница.

Остались ли звезды в твоих волосах?

Меня зовут ужинать уже на два голоса: мягкая Элис и неугомонный, нетерпеливый Сэмми. Макаронный пирог, сладкое воспоминание для престарелого юноши. У меня всего минута, чтобы написать: Элис стояла в арке на фоне ив, улыбаясь и теребя в руках очки. Просто ждала, окруженная пылью. Я был потрясен этим прекрасным бесценным лицом, лицом единственного человека, не желавшего мне смерти. Она отправила мать в безопасное место. И осталась со мной. В тот самый миг солдаты взрывали ее дом, и ее скромное состояние взлетало на воздух. Элис ничего не знала и улыбалась мне, протягивая руку. Все ее друзья покинули город и больше никогда не возвращались, ее мать уже заразилась болезнью, которой суждено было приковать несчастную женщину к постели на долгие годы. Элис ничего этого не знала. Она подмигнула, притянула меня к себе и зашептала на ухо нежную чушь.

Читатель, она вышла за меня замуж. Ну разумеется, вышла. Я был единственным, кто у нее остался.

Мы поженились в мае 1908 года, и я познал все стадии блаженства. Только представьте меня в тот прекрасный день через два года после землетрясения: черный длиннополый сюртук, расширявшийся к коленям, цилиндр, карманные часы (убранные), отсчитывавшие минуты до момента, когда я получу мою Элис, тихая улыбка на лице, щеки, пылавшие от смертельного холода и, полагаю, от волнующей радости почти удавшегося похищения. Наверху — солнце, плывшее в тумане, словно светящаяся глубоководная рыба. Вокруг — руины мэрии, до сих пор неразобранные, уцелевшая винтовая лестница напоминала черный гребень дракона. Моя невеста шепталась со свидетельницей — вдовой Леви, одетой в розовый костюм с перьями, — а я нервно комкал носовой платок. Только представьте мое счастливое сердце, приколотое к лацкану: кроваво-красная бутоньерка.

И представьте себе мой город, еще увешанный праздничными флажками — всего месяц назад отмечалась вторая годовщина так называемого уничтожения. Юный суетливый город, мы торопливо отстроили его заново, совсем как раньше, и допустили те же поспешные яркие ошибки, какие допускают все молодые люди в попытке доказать свою состоятельность. Вокруг стояли вовсе не каменные здания. За исключением лестницы Сити-холла, окружающий мир выглядел почти как прежде, только в новой цветовой гамме, с современным электричеством и гаражами для автомобилей. Мы уже не были старым Сан-Франциско с золотистым газовым светом и бархатными оттенками стен. Мы жаждали — как и все молодые люди — быть современными.

— Я так рада, что встретила тебя, Эсгар… — шептала невеста. Конец фразы я не расслышал из-за гудевшей в голове крови.

Наверное, Элис действительно была по-своему счастлива, что нашла своего Эсгара. Уверен, ее мама, улыбавшаяся позади нас, считала меня надежным и добрым, по-скандинавски мрачно-красивым, прочной опорой во всех их бедах. Однако самым главным для миссис Леви был мой годовой доход. Это был не праздный интерес. Понимаете, судьба послала мне последнюю необходимую карту для флэша — землетрясение лишило вдов их капитала.

Только шесть страховых компаний пошли на полные выплаты. Свой дом Леви застраховали в частной немецкой компании, которая, узнав о катастрофе, свернула в Америке все дела и не заплатила никому ни цента. Так произошло со многими. Одна немецкая фирма даже развесила в Нью-Йорке объявления, где гордо заявляла, что оплатила потери клиентов, хотя на самом деле несчастным жителям Сан-Франциско пришлось смириться с двадцатью пятью процентами от общей суммы, несмотря на то что им причиталась полная компенсация ущерба. Вряд ли Элис грустила о доме (тот был куплен для матери) или о землях, которые была вынуждена продать, — женщины по-другому смотрят на жизнь. И обычно они не чувствуют себя столь независимыми, как моя Элис до землетрясения. Только подумайте: обеспеченная вдова, работавшая только для развлечения. Как тяжело ей было осознать, что отныне придется зависеть от мужчины. Поэтому, как любой бедной красивой женщине, ей пришлось выйти замуж.