Четвертый тоннель - Игорь Андреев Страница 40

Бросил сумку в прихожей, вышел и пошел на встречу с другом.

Юра — типичный натурал. В переводе с пикаперского — парень без заморочек, у которого отношения с женщинами складываются сами собой, без хитроумных схем, стратегий, психотехнологий и прочего НЛП. Он никогда не слышал слова «пикап». Женщины сами к нему липнут.

Он совершенно конгруэнтен. Всегда говорит то, что думает. Не в том смысле, что подавляет людей жесткой категоричностью, считая это мужской прямотой и внутренне гордясь собой, как идиоты вроде меня. Он просто если что-то говорит, то потому, что именно так и думает. О чем бы ни шла речь. О сексе, одежде, работе, политике или расползшемся шве на брюках. Я видел его в компании женщин: он так спокойно, неспешно, не пытаясь произвести какое-то впечатление, говорит совершенно бытовые вещи. Он такой простой парень без маски, что можно смотреть в него легко и спокойно, и замечать прекрасное содержание. И он никогда не делает ничего против себя.

Однажды мы с ним ходили в гости к его подруге, у которой тоже была подруга. Я как-то сразу понял, что предполагается, что я трахну вторую. Она же одна, и мы пришли в гости. Она была милая девочка, но не совсем моего типа. Однако я с ней сделал секс, потому что мне казалось, что я должен. Прийти в гости к женщине, которая хочет трахаться, пить с ней вино и танцевать в обнимку, а потом не трахнуть — не по-мужски. Был у меня такой предрассудок. Она была довольна сексом. Я — нет. Утром я сказал другу, что мне было некомфортно делать секс, потому что я ее не хотел. Он удивленно посмотрел на меня и сказал:

— Не хотел — не надо было.

— Видишь ли, Юра, я боялся обидеть девочку.

Он снова посмотрел удивленно, пожал плечами и сказал:

— Дело твое. Если бы я не хотел трахать, я бы не стал.

Женщин у него всегда было много, причем очень красивые.

Один из моих лучших друзей.

В этот раз мы встретились в парке. Взяли по пиву. Я вкратце рассказал ему про свой тренинг. Он слушал меня так, будто я говорил нечто невразумительное. Иногда что-то переспрашивал. Удивленно смотрел, пытаясь понять проблемы, которые я сам себе наглючил.

— Короче, у меня такое чувство, что я полный идиот, — сказал я, подводя итоги. — Теперь не знаю, как жить дальше.

Мы провели минуту в тишине, иногда отхлебывая из кружек.

Потом я спросил:

— А что ты делаешь с женщинами?

— В каком смысле?

— Как ты с бабами знакомишься и как вы потом общаетесь?

По его словам, он просто разговаривает с женщинами о том, что ему самому интересно. Когда хочет рассказать что-то свое. Или о том, что интересно им. Когда хочет узнать что-то о них. Просто чтобы получше узнать. И что-то еще. На вопрос, не бывает ли у него сильного волнения или страха перед тем, как подойти к женщине, которая очень нравится, он ответил:

— Конечно, бывает. Но тут такая штука. Если она меня пошлет, я же не умру. А если не подойду, то так и не узнаю. В конце концов, женщин много, а я один.

Юра озвучивал те же самые пресуппозиции, что тренеры давали нам на мужском тренинге. Как будто программу тренинга писал он. Только он не знал никаких пресуппозиций и не знал, что вообще есть такое слово — «пресуппозиция». У него все это работает спонтанно, само собой.

Перед прощанием он рассказал мне про одну женщину, которая ему очень нравится. Он в свои сорок с копейками лет дозрел-таки до решения создать семью, и видит в ней свою будущую жену.

— Она мне очень нравится, — сказал Юра. — Надо будет с ней как-то сблизиться. Я очень волнуюсь…

Вечером я зашел навестить родителей. Пока отец не вернулся домой, мы общались с мамой. После нескольких слов рутинной чепухи я без всякого перехода сказал:

— Мама, у меня большие проблемы с женщинами.

Она посмотрела удивленно:

— С каких это пор?

— Так было всегда. Просто я никогда не говорил.

— А как же… Как же все твои девушки?

— Девушки были вопреки проблемам. Проблемы у меня в голове. Причем в последнее время проблем стало больше. Или, может быть, так было и раньше, но я стал замечать только сейчас.

Она ответила что-то в духе «да брось ты, ты же классный парень, все наладится». Я знаю этот пошлый прием, научился у родителей и сам его сто раз делал. С небрежной отмашкой, мол, какие пустяки, уйти от обсуждения вопроса, по которому не знаю, что сказать. Меня вдруг охватила усталость и раздражение. Она со мной говорила точно так же, как все эти годы, начиная с пеленок. Как и отец, она боится общаться со мной открыто. Лучше бы сказала «я не знаю, чем тебе помочь», чем вот так сливать разговор.

— Мама, если я говорю, что у меня проблемы, то именно потому, что у меня действительно проблемы, — ответил я, окинув взглядом ее лицо, собранное в выражение растерянности и беспомощности. — Они могут быть надуманные, могут казаться глупыми, может быть, я чего-то просто не <и понимаю. Но отказ от обсуждения их никак не решает…

Кстати, так было всегда, всю жизнь. Я никогда не мог что-то обсуждать ни с тобой, ни с папой, потому что вы избегали.

Я уже не помню, когда в последний раз делился с вами чем-то глубоко личным. Где-то в начальных классах школы я понял, что вы не хотите меня слышать. Если я говорю вам что-то важное для меня, в ответ звучит какая-то бесполезная чушь вроде «да брось ты, это не проблема, все наладится». В лучшем случае. В худшем — насмешки или обвинения в мой адрес. После этого мне тяжело на душе и я думаю, что лучше бы прикусил язык и промолчал.

Она, как обычно, начала защищаться. Говорить какие-то оправдания. Я ее обнял, нежно посмотрел в светло-зеленые глаза и сказал:

— Это все понятно, мама. Так устроена жизнь, много трудностей, всем было нелегко и еще сто убедительных причин, объясняющих, почему никто ни в чем не виноват. Но это не отменяет того факта, что все сказанное мной — правда. И мы оба это знаем.

Ее лицо разгладилось. Перестала защищаться. Мы в молчании закурили по сигарете. Она спросила:

— Так какие у тебя проблемы с девочками?

— Мое отношение к женщинам состоит из обожания и обожествления с одной стороны, и дебильных страхов и предрассудков с другой. Вот какие проблемы.

Мама начала что-то говорить. Отвечала на мои вопросы. Мы разговаривали очень просто. Как случайные попутчики в купе поезда дальнего следования. Я не пытался строить из себя «правильного сына». Она не старалась вести себя как «хорошая мать». Никакого лицемерия. Говорили просто о том, что говорилось. У меня в голове пронеслась мысль, что так просто и хорошо, как нам сейчас, не было очень давно.

Она говорила о женщинах и отношениях с мужчинами точь-в-точь то, что нам рассказывали на мужском тренинге. Конечно, без интимных деталей. Я подумал про себя: «Мне пришлось пойти на тренинг к каким-то левым людям, которые за мои же деньги меня травмировали и внушали, что я не мужчина, раз не делаю того, что делают они. А также рассказывали то, что я мог бы услышать от своих родителей много лет назад, если бы мы просто откровенно общались. Но никакого открытого общения никогда не было. Какого хрена?!»