Таинственный пасьянс - Юстейн Гордер Страница 40

"Правильно", — сказал я.

"То есть четыре разных рода, — продолжал он. — И по тринадцать представителей каждого рода, потому что все они бубны или черви, трефы или пики".

Я кивнул. Впервые один из карликов дал такое точное описание порядка, частью которого все они были.

"Кто же организовал всё это так мудро?" — спросил он.

"Думаю, это произошло случайно, — солгал я. — Бросаешь в воздух несколько палочек, и, падая, они образуют тот или иной узор".

"Этому я не верю", — сказал маленький шут.

Впервые я столкнулся с тем, что кто-то на этом острове мне возражал. Я имел дело уже не с бумажной фигурой. Это была личность.

С одной стороны, я обрадовался. Джокер мог оказаться достойным собеседником. Но с другой — это меня огорчило. Что будет, если карлики вдруг поймут, кто они и откуда взялись?

"А что ты сам думаешь по этому поводу?" — спросил я.

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Даже его фигура застыла, как статуя, но одна рука почти незаметно дрожала так, что бубенчики звенели.

"Похоже, что всё это спланировано, — сказал он, стараясь не показать своего огорчения. — Всё выглядит таким подготовленным и обдуманным. Мне кажется, мы обращены спиной к кому-то, кто выбирает, повернуть ли нас картинкой к себе или оставить всё как есть".

Карлики часто употребляли в разговоре слова и выражения из карточной игры. Это позволяло им более полно выразить свои мысли. Когда можно было, я отвечал им так же.

Маленький шут сделал прыжок, и все бубенчики зазвенели.

"Я Джокер! — воскликнул он. — Не забывай этого, Мастер! Я не совсем такой, как все остальные. Я не король и не валет и не отношусь ни к бубнам, ни к трефам, ни к червям, ни к пикам".

Я весь похолодел. Но мне было ясно, что я не должен выкладывать свои карты.

"Кто я? — продолжал он. — Почему я Джокер? Откуда я взялся и куда денусь?"

Я решил использовать возможность, которую даёт Джокер.

"Ты видел всё, что я смастерил из растений, которые растут на острове, — сказал я. — Что бы ты сказал, если бы я признался, что создал также и тебя, и всех остальных карликов, живущих в селении?"

Он замер, глядя мне в глаза; я видел, что он дрожит всем телом, бубенчики на одежде нервно позвякивали.

"Тогда бы у меня не осталось выбора, Мастер, — произнёс он дрожащими губами. — Тогда я был бы вынужден тебя убить, чтобы вернуть себе чувство собственного достоинства".

Я заставил себя засмеяться.

"Конечно. Но, к счастью, всё обстоит не так".

Секунду или две он недоверчиво смотрел на меня. Потом скрылся за углом. Через мгновение он уже снова стоял передо мной, в руке у него была небольшая бутылка пурпурного лимонада. Она много-много лет стояла у меня в глубине шкафа.

"За твоё здоровье! — воскликнул он. — Ням-ням, говорит Джокер!"

Он приставил бутылку ко рту.

Я словно окаменел, — продолжал Фроде. — Мне было страшно прежде всего не за свою шкуру. Я испугался, что всё, созданное мною на острове, погибнет и исчезнет так же неожиданно, как и появилось.

— Но возможно ли это? — спросил я у Фроде.

— Я понял, что Джокер уже пил из этой бутылки, — ответил Фроде. — Это мой странный напиток и сделал его вдруг таким проницательным.

— Разве ты не говорил, что пурпурный лимонад туманит человеку сознание и он теряет способность ориентироваться в пространстве?

— Совершенно верно, но не сразу. Сначала напиток обостряет умственные способности. Но это потому, что весь разум используется за один приём. Постепенно человек тупеет. Вот почему этот лимонад так опасен.

— Что же случилось с Джокером? — спросил я.

Фроде продолжал:

— "На сегодня хватит! — воскликнул Джокер. — Но мы ещё увидимся!"

И он побежал вниз, в селение. Там он пустил бутылку среди карликов, и с того дня все в селении стали пить пурпурный лимонад. Несколько раз в неделю трефы ходят и достают пурпурный нектар из дуплистых деревьев. Черви варят из него красный напиток, а бубны разливают его по бутылкам.

— И все карлики стали такими же умными, как Джокер?

— Нет, не совсем. Но и они несколько дней были так проницательны, что я опасался разоблачения с их стороны. А потом стали ещё более отчуждёнными, чем были до тех пор. То, что ты наблюдал здесь сегодня, лишь жалкие остатки былого.

Я подумал об их красочных костюмах и форме. На секунду передо мной мелькнула Туз Червей в жёлтом платье.

— Но очень красивые остатки, — сказал я.

— Да, они красивы, но лишены разума. Они живут среди богатейшей природы, но не сознают этого. Когда они сделали тот большой прыжок, они были настоящими личностями, а с тех пор, как начали пить пурпурный лимонад, они сильно отдалились от меня. Иногда мне кажется, что они снова возвращаются в самих себя. Они ещё могут разговаривать, но, сказав что-то, тут же это забывают. Только в Джокере сохранился прежний огонёк. И, может быть, в Тузе Червей. Она до сих пор говорит, что пытается "найти самоё себя".

— В твоём рассказе кое-что не сходится, — сказал я.

— И что же это?

— Ты сказал, что первые карлики появились на острове спустя несколько лет после того, как ты сам попал сюда. Но они все как будто одного возраста. Трудно поверить, что многим из них уже почти пятьдесят лет.

По лицу старика скользнула загадочная улыбка.

— Они не стареют.

— Но…

— Когда я жил на острове один, мои фантастические картины росли довольно быстро. Потом они покидали моё сознание и вливались в жизнь острова. Но они по-прежнему только фантазия. А фантазия имеет то удивительное свойство, что, созданная однажды, она навсегда остаётся такой же молодой и живой.

— Непонятно…

— Ты слышал когда-нибудь о Рапунцеле, мой мальчик?

Я отрицательно помотал головой.

— А о Красной Шапочке? Или о Белоснежке? Или о Гансе и Грете?

Я кивнул.

— Как думаешь, сколько им лет? Сто? Или, может быть, тысяча? Они очень молоды и одновременно очень стары. Потому что они появились в результате человеческой фантазии. Нет, не думаю, что карлики на острове станут старыми и седыми. Даже на их одежде не появилось ни одной дырочки. Они не то, что мы, — обычные смертные. Это мы становимся старыми и седыми. Это мы изнашиваемся и умираем. С нашими мечтами такого не происходит. Они могут продолжать жить в других людях и после того, как нас самих уже не станет.