Просвещенные - Мигель Сихуко Страница 40

Вечером Мария-Клара приказывает взломать дверь и обнаруживает мужа. Он пьян, по пояс гол и в слезах.

— Я не мужчина, — говорит он. — Как я мог остаться безучастным?

— Кристо, — говорит она и, приподняв его голову за подбородок, заглядывает ему прямо в глаза; голос ее звучит убедительно и властно, — Кристо, послушай. Кристо, дай я тебя одену. Мы должны ехать в Клапароль. Мартин пытался покончить с собой.

Криспин Сальвадор. «Просвещенный» (с. 198)

* * *

Наш ностальгирующий протагонист сидит на кровати и снова листает альбом своего погибшего наставника. И с каждой перелистанной страницей настроение его падает.

А моя-то жизнь на что ушла? Куда делись друзья, с которыми я веселился, работы, которые мне предлагали, семья, которую я пытался завести? Что случилось с многообещающим молодым дарованием, к которому так легко шли слова. Мои планы стать самым молодым, самым лучшим снюханы в туалетной кабинке с липким полом где-нибудь в Нижнем Ист-Сайде. Приливы и отливы моей уверенности в собственных силах совпадали с опьянением и отходняком. А как же миллионные кипы дедовых песо, с огромными потерями обменянные на жалкую пачку зеленых, пошедших на мое заграничное — так уж принято — «превосходное» образование. Итак, что же мы приобрели на эти доллары? Сколько-то незавершенных сборников рассказов. Несколько эпических романов, закончившихся на второй главе. А эти чертовы эксперименты со стилем вспомнить стыдно. Главное — писать без прикрас. Обойтись без фокусов — вот в чем фокус. Вернись к основам. Напиши свою «Поездку в Индию» [153]. Сплести паутину и добраться по ней до цели. Самым молодым ты уже никогда не станешь, а в остальном — еще посмотрим. Он закрывает альбом.

Может, взросление — это и есть осознание стремительно исчезающих возможностей?

Но кто сказал, что он осознал что-либо?

* * *

ИНТЕРВЬЮЕР: И что вы думаете об этом теперь, после распада Советского Союза?

К. С.: Советский Союз продал рабочий класс. Самыми благородными идеалами прикрылись тираны. «Je ne suis pas marxiste» [102]— говорил Маркс. Я испытываю то же самое. Если я и марксист, то от братьев Маркс. [103]Но правда, ведь если умирает идеология, это не значит, что ее идеалы непременно теряют всякую ценность? Тогда я действительно считал, что коммунизм — это верный путь, и именно потому, что эта сила могла заставить мою страну двигаться вперед. Я больше не верю в жизнеспособность коммунизма; человечество просто не способно на такое благородство. Тем не менее я по-прежнему считаю, что революция — наше единственное спасение. Но идеология этой революции будет куда менее притязательной. Возможно, государственный переворот популистского толка. Благородный военный, сильная личность из народа, с близким к реальности представлением о необходимом и достаточном. Коммунистическая идеология была крайне заманчивой в обществе, где бесконечные попытки обновления приводили лишь к тому, что на старую социальную структуру накладывались новые степени неравенства. Пусть коммунизм был моей юношеской реакцией на махровый консерватизм глубоко окопавшейся элиты. Какой угнетенный средой молодой человек, страдающий патриотическим приапизмом, не ринется следом за Свободой с обнаженной грудью, ведущей народ? Я был глуп. Как и все революционеры. И слава богу, что это так.

Из интервью в The Paris Review, 1991 г.

* * *

Самым сложным моментом за всю войну стало для нас не освобождение и даже не оккупация, хотя кошмар первого, когда была разрушена почти вся Манила, было сложнее принять, нежели жестокое разочарование последнего. Самым сложным для нашей семьи был день, когда город заняли японцы.

Несколько часов мы стояли на жарком, битком набитом плацу в очереди на регистрацию, как какие-нибудь уголовники. Отец, не отличавшийся терпеливостью, окончательно вышел из себя и вытянул нас всех на середину. Он хотел, чтоб мы видели, как он отчитывает маленького японского клерка, который, сидя за столом, неторопливо, двумя пальцами выстукивал на машинке имена, поглядывая из-за очков с толстыми линзами, — вылитая карикатура из голливудского послевоенного фильма. Один из охранников, раздувшийся от высокомерия, характерного для захватчиков в первые годы оккупации, схватился за свой самурайский меч и подошел с явным намерением разрубить моего отца пополам. Я понял, что следующими будем мы. Он уже вытащил меч из ножен — что это был за звук, как будто рвется металл, — но тут раздался чей-то крик; солдат замер с мечом над головой. Сквозь толпу пробивался бравый японский офицер. Это был Ятаро, наш хитроумный садовник. Оказалось, что он давно уже служит в военной полиции — Кэмпэйтай. Так он отплатил моей семье за доброту, которую мы проявляли к нему все эти годы. Оказанную им дружескую поддержку невозможно переоценить.

Криспин Сальвадор. «Автоплагиатор» (с. 992)

* * *

Вернувшись из отпуска, Эрнинг знакомится с симпатичной девушкой на дружеской вечеринке у бассейна. Ее зовут Роки Бастос, и родом она из той же провинции, что и он. И, в отличие от других филиппинских девушек на этой вечеринке, Роки пришла в раздельном бикини. Сгрудившиеся вокруг мангала мужчины обсуждают ее плоский животик. Чтобы привлечь ее внимание, Эрнинг все время ныряет в бассейн «бомбочкой». И она всякий раз смотрит. Эрнинг приободряется. Не без задней мысли потирая грудь полотенцем, он подкатывает к ней и просит о свидании. Она, на его счастье, соглашается.

Они идут на ужин в «Красный лобстер», поскольку Эрнинг собирал для такого случая купоны. Потом она приглашает его к себе на коктейль «Алая страсть». Красный цвет стал темой вечера, и, встретившись глазами в лифте, они оба заливаются краской. Потом они стыдливо сидят рядышком на диване, как будто ждут автобуса. Коньячный коктейль с пэшн-фрут туманит голову. Меж тем Роки довольно давно живет в Америке и уже переняла местные манеры.

Роки: «Давай играть в прятки. Если ты меня найдешь, мы, так уж и быть, займемся сексом».

Эрнинг: «Э-э, а если не найду?»

Роки: «Ну как же не найдешь, если я буду в ванной!»

* * *

В последние месяцы наших отношений Мэдисон постоянно спрашивала меня, что я скрываю. Что я делаю, когда запираюсь в комнате, чтобы работать? Она не верила, что я пишу.

— Ты там как будто плачешь, — говорила она. — Почему ты не пускаешь меня к себе?

Вот я ей и рассказал.