Карамело - Сандра Сиснерос Страница 40

– Чувственны? – переспросил Дядюшка. – Скорее изысканны.

Нарсисо ждал развития темы, но его не последовало.

– Дядюшка, а ты совсем не скучаешь по своей patria? Бьюсь об заклад, сейчас, когда там революция, ты мог бы вернуться в Мехико, и никто бы этого не заметил.

– Вернуться? – сказал Дядюшка. – Мне здесь лучше. Однажды, проезжая через Рейдмонвилл, Техас, я совсем было остался там. Там жила одна малютка, хотевшая за меня замуж, но когда я познакомился с ее семьей, с целой комнатой малюток, сидевших на ящиках из-под фруктов, и увидел что лужайка перед домом – всего лишь клочок пыльной земли, и в этой пыли копошатся цыплята, и в моих волосах тоже полно пыли, то передо мной предстало мое будущее, все мои будущие дети, которые, словно цыплята, копошатся на этом несчастном пыльном клочке. Нет, спасибо. Я человек небогатый, но по крайней мере не чешусь от грязи.

Нарсисо подумал, что в мастерской Дядюшки достаточно грязи и пыли, чтобы заставить чесаться кого угодно, но, разумеется, промолчал об этом.

– А теперь посмотри. Читая все эти газеты, – продолжал Дядюшка, – я радуюсь тому, что не остался в Техасе, а не то Техасские рейнджеры быстренько препроводили бы меня домой, верно я говорю?*

Поскольку дядюшкина жена умерла уже много лет тому назад, его дом был домом, где жили одни мужчины, а те не придавали никакого значения всяческим душевным вещицам. Здесь не было скатертей и салфеточек, не было кухонного садика в жестянке из-под масла, не было стопок свежевыглаженного белья, симпатичных тарелочек. Все было спартанским, практичным, экономичным, временным и грязным. Ковриками и скатертями служили газеты. Страницы fotonovela – туалетным чтивом и туалетной бумагой. Уединиться в ванной можно было только с помощью кривого гвоздя вместо крючка. Душем служили банка из-под кофе и оцинкованное корыто. И так далее, и так далее. Беспорядочный, trochemoche, безразличный – будь что будет, venga lo que venga образ жизни.

– В жизни есть только три удовольствия, – смеялся Дядюшка Старикан. – Поесть, посрать и потрахаться, именно в этом порядке! – Он ел taco с болонской колбасой. Использовал американский сыр для quesadillas ^[244]! Какое варварство! Взбалтывал яйца с сосисками и выкладывал эту смесь на домашние tortillas. Каждое утро Дядюшка пек огромные припорошенные мукой стопки tortillas для своих мальчиков и подавал их на завтрак горячими, с маслом и солью, а иногда даже с арахисовым маслом. – Ничто не сравнится с горячим taco ^[245]с арахисовым маслом и с чашечкой кофе, – говаривал он.

Дядюшка Старикан плохо одевался и, хуже того, дурно пах. Это изрядно оскорбляло чувства Нарсисо, так гордившегося своей родословной, а теперь вот обретавшего в семье, «живущей словно венгры», – под венграми он имел в виду цыган.

Он писал матери: «Они ничем не лучше варваров. Я думаю, так влияет на них жизнь в Соединенных Штатах, а ты как считаешь? Они живут в мастерской, где рабочее пространство отделено от кухни матерчатой занавеской, если, конечно, это можно назвать кухней. Готовят на примусе, а вместо стола у них деревянная дверь, положенная на козлы для пилки дров. Кроватями служит любая мебель в ожидании обивки – диваны или два составленных вместе кресла, а то и просто кухонный стол. Так они и живут, хуже, чем солдаты в полевом лагере, потому что у солдат хотя бы порядок. Самое печальное, что ни дядя, ни кузены не считают все это странным и не желают ничего лучшего, что просто поразительно».

– А где ты научился делать tortillas из пшеничной муки, Дядюшка? – спросил Нарсисо, поскольку Рейесы привыкли есть tortillas из муки кукурузной.

– В армии, – ответил Дядюшка. – И в силу необходимости.

Нарсисо писал: «Tacos. Это все, что они здесь едят. Или хот-доги, это такие американские tacos. Словно понятия не имеют об изумительном тыквенном супе, или chile en nogada под орехово-гранатным соусом, или окуне по-веракрусски и о других потрясающих деликатесах мексиканской кухни. А то, что здешние мексиканские рестораны называют мексиканской едой, это не еда, а одни слезы!»

Нарсисо приехал со шляпами, костюмами, льняными рубашками и шелковыми носовыми платками, а также с подходящими к ним галстуками. А тут ему предстояло подметать мастерскую и сдирать старую обивку с мебели! Он никогда не держал в руках молотка, а тем более метлы. Его щегольские британские туфли через неделю пришли в полную негодность, кожа износилась, а подошвы стали щербатыми от гвоздей. Каждый вечер он вытаскивал их из подошв клещами, считая, сколько их там, а кузены смеялись над ним за его спиной.

Но что было поистине варварским, так это учебная карта Соединенных Штатов, которую его дядя приклеил к стене ванной комнаты с помощью кукурузного сиропа. Она была разноцветной – каждый штат имел свой цвет, а столицы обозначались звездочками. Каждый раз, входя в ванную, Нарсисо пытался запомнить какой-нибудь штат и его столицу. Он думал, что это поможет ему улучшить память и как-то убережет от жалкого существования, что вели его так называемые кузены.

– Но скажи мне, Дядюшка, почему ты приклеил карту к стене кукурузным сиропом?

– Да потому, что под рукой не оказалось нормального клея.

В целом Дядюшка Старикан, казалось, был удовлетворен тем, что дали ему Соединенные Штаты. Его жизнь не была роскошной, но это была жизнь, и она принадлежала ему. Он многие годы подрабатывал то там, то здесь, и ему этого хватало. И потому его руки совсем не походили на руки Элеутерио, руки пианиста, а были мозолистыми и шершавыми – то были руки ремесленника, посвятившего себя искусству и тяжкому труду по изготовлению диванов и кресел. Ужасная работа, думал Нарсисо, слава Богу, что я не буду заниматься ею всю свою жизнь. Его собственные руки, научившиеся превосходно писать по методу Палмера, не были привычны к молотку, а ноги – к бесконечному стоянию на бетонном полу, отчего у него появлялись мозоли, такие большие и твердые, как панцирь у черепахи. «Мои ноги такие чувствительные», – жаловался Нарсисо, каждый вечер паривший их в тазу с горячей водой. Ну что за принц, думал Дядюшка, но вслух этого не говорил.

Состояние ног Принца Нарсисо никак не улучшалось в течение всех тех семи лет, что он прожил с Дядюшкой Стариканом. Но под конец его пребывания в США они уже страдали не столько от работы, сколько от удовольствий. Все уик-энды Нарсисо танцевал в клубах как для белых, так и для черных на Саут-Стейт-стрит. Это было, когда в некоторых штатах чарльстон оказался вне закона†.

В те времена самыми потрясающими в мире женщинами были звезды немого кино. Остальные женщины повсеместно подражали им и рисовали себе губы в форме сердечек. Но у той женщины, в которую влюбился Нарсисо, был не только рот сердечком, но и задница, напоминавшая сердечко перевернутое.

Он увидел ее на сцене, девушку с изумительными ногами и несравненным задом. Она была похожа на молоко, слегка разбавленное кофе с большим количеством сахара, каким мама поила его перед сном, когда он был маленьким, просто смотреть на нее было для него счастьем. Да, она была счастьем, эта прирожденная комедиантка. Она покоряла публику, едва успев выйти на сцену. Ее номера состояли частично из пантомимы, частично акробатики и частично танца. Она смеялась и подмигивала, строила глазки, клала руки на бедра, надувала губы, крутила пируэты, выпячивала задницу и трясла ею, танцевала чарльстон, садилась на шпагат, делала колесо и спрыгивала со сцены в зал только для того, чтобы с сальто запрыгнуть обратно, и заканчивала свое выступление шимми, сотрясавшим все вокруг и едва не убившим Нарсисо.