Книга имен - Жозе Сарамаго Страница 40

Сеньор Жозе, решив возместить бессонную ночь, сразу же по приходе домой улегся в постель, но уже через два часа проснулся. В странном и загадочном сне он видел себя самого посреди кладбища и в гуще отары овец, столь многочисленных, что под их копытами едва виднелись могилы, и на голове у каждой овцы имелся номер, менявшийся беспрестанно, но поскольку овцы неотличимы друг от друга, то и невозможно понять, овцы ли меняют номера или номера — овец. И чей-то голос, кричавший: Я здесь, я здесь, не мог исходить от овец, потому что они уже давным-давно лишились дара речи, но из могил тоже не мог, потому что не было еще случая, чтобы те когда-либо говорили, а меж тем голос настойчиво продолжал выкликать: Я здесь, я здесь, и сеньор Жозе, взглянув туда, откуда он доносился, увидел только поднятые морды овец, а потом те же слова зазвучали позади, или слева, или справа, и он торопливо повертывался в разные стороны, но не улавливал источник. В тоске сеньор Жозе хотел и не мог проснуться, и сон длился, и возник в нем пастух со своим псом, и сеньор Жозе подумал: Нет такого, чего не знал бы этот пастух, и он, конечно, скажет мне, чей же это голос, но пастух не промолвил ни слова, а только покрутил над головой посохом, и пес понесся кругами, гоня стадо к мосту, по которому беззвучно ехали машины с мигающими светящимися надписями: Следуйте за мной, Следуйте за мной, и стадо исчезло в одну минуту, исчезла собака, исчез пастух, и осталось только кладбище, сплошь покрытое номерами, теми самыми, что были прежде на головах у овец, но теперь, собранные вместе, они вились бесконечной спиралью вокруг сеньора Жозе, который-то и не мог понять, где начинается один и кончается другой. Весь в испарине, он проснулся со словами: Я здесь. Веки его все еще были сомкнуты, он еще не вернулся к яви, но дважды с нажимом повторил: Я здесь, я здесь, потом открыл наконец глаза на то убогое пространство, где обитал столько лет, увидел низкий свод потолка с трещинами на штукатурке, рассохшийся щелястый пол, стол и два стула посреди гостиной, явно не заслуживающей такого звания, шкаф, где хранились вырезки и портреты знаменитостей, закуток, отведенный под кухню, и другой, служивший ванной, и лишь после этого произнес: Надо все-таки как-то избавиться от этого наваждения, имея в виду, разумеется, женщину, теперь уже навсегда остающуюся неизвестной, поскольку бедное обиталище его, бедное и, можно даже сказать, несчастное, было ни в чем не виновато, да и какой с него, убогого, мог быть спрос. Опасаясь повторения сна, сеньор Жозе даже и не попытался заснуть снова. Лежал на спине, уставившись в потолок, ждал, когда тот спросит: Ну, чего уставился, но потолок молчал, по-прежнему ограничиваясь безразличным и отчужденным наблюдением. Сеньор Жозе понял, что от него содействия ждать не приходится, проблему придется решать самому, а наилучший способ для этого — убедить себя, что и нету никакой проблемы. От мертвого гада не бойся яда, пришла ему в голову и выговорилась поговорка, не слишком уважительная по отношению к неизвестной женщине, ибо так получается, что именно она и есть ядовитая гадина, да притом забылось как-то, что иные яды действуют столь медленно, что, когда эффект произведен, мы уж запамятовали, что же послужило причиной отравления. Затем, придя в себя и опомнившись, сеньор Жозе пробормотал: Поосторожней, смерть иногда, и довольно часто, и есть такой медленный яд, а потом спросил себя: Когда же и почему начала она свое умирание. В этот миг потолок без всякой видимой связи, прямой или косвенной, с тем, что только что услышал, нарушил свое безразличное молчание, чтобы напомнить: Есть по крайней мере еще трое тех, с кем ты не разговаривал. Это кто же, спросил сеньор Жозе. Родители и муж. Мне и в самом деле не пришло в голову наведаться к родителям, я было подумал об этом, а потом решил оставить до другого случая. Другого случая не будет, сейчас или никогда, ты можешь еще немного развлечься, пройдя по этому пути, прежде чем окончательно уткнешься носом в стену. Не был бы ты потолком, знал бы, что все это мало походило на развлечение. Ну, не развлечешься, так отвлечешься. А в чем разница. В словаре посмотри, они для этого и существуют. Да я так просто спросил, всякий и так знает, что развлечение и отвлечение суть явления разного порядка. Ну а про него что ты скажешь. Про кого про него. Про бывшего мужа, он, вероятно, может кое-что поведать тебе об этой твоей неизвестной женщине, я полагаю, что жизнь супружеская, жизнь совместная подобна увеличительному стеклу, и не думаю, будто что-то способно надолго укрыться от объективов постоянного наблюдения. Да нет, иные считают, что чем больше смотришь, тем меньше видишь, и, как бы то ни было, не желаю беседовать с этим человеком, проку от него не будет. Просто боишься, что он расскажет, почему они развелись, а ты не хотел бы слышать ничего, что порочило бы эту женщину. Людям, как правило, и с самими-то собой не ужиться, не то что с другими, и верней всего он представит дело так, чтобы доказать свою правоту. Тонкий анализ, нечего сказать. Да я вообще не дурак. Уж не знаю, дурак ли, нет, но слишком долго не можешь уразуметь некоторые веши, даже самые простые. Например. Что у тебя не было иных причин разыскивать эту женщину, если только это не. Что. Не любовь. Только у потолка могло возникнуть столь нелепое предположение. Помнится, я говорил тебе, и не раз, что потолки в домах суть множественное божье око. Не помню. Значит, говорю это сейчас и этими самыми словами. Может, заодно скажешь, как я могу любить женщину, которую не знаю и даже никогда не видел. Вопрос хорош, спору нет, но ответить на него можешь только ты сам. Чего ж с ног на голову все переворачивать. Речь не о ногах и не о голове, а о другой части тела, а именно — о сердце, о коем вы, люди, любите говорить, что это, мол, движитель и средоточие чувств. А я тебе повторяю, что нельзя полюбить женщину, которую не знал, а если и видел, то лишь на каких-то давних-давних снимках. Ты хотел видеть ее, ты хотел познакомиться с ней, то есть испытывал влечение, признаешь ты это или нет. Богатая у вас, у потолков, фантазия. Да не у нас, а у вас. Ты чересчур самонадеян, если полагаешь, будто тебе известно обо мне все. Все не все, но кое-что знаю, после стольких-то лет совместного обитания, хотя, побожусь, ты никогда не думал, что мы живем с тобою вместе, а разница меж нами в том, что ты обращаешь ко мне взор, лишь когда тебе требуется совет, тогда как я смотрю на тебя беспрерывно и неотрывно. Око Господа. Ты вправе принимать мои метафоры всерьез, если угодно, но за свои их выдавать, пожалуй, не стоило бы. После этого потолок решил умолкнуть, сообразив, что помыслы сеньора Жозе уже устремились к посещению родителей, каковое посещение долженствовало стать последним шагом перед тем, как уткнуться носом в стенку, что в переводе с языка метафор означало: Дойти до конца.

Сеньор Жозе поднялся с кровати, сготовил себе кое-чего поесть и, восстановив таким образом физические силы, обратился вслед за тем к мобилизации сил душевных, нужных для того, чтобы с необходимой бюрократической холодностью позвонить родителям неизвестной женщины и узнать, прежде всего, дома ли они, а в случае положительного ответа справиться, смогут ли они сегодня же принять сотрудника Главного Архива Управления ЗАГС по делу, касающемуся их покойной дочери. Шла бы речь о каком-либо ином звонке, сеньор Жозе сделал бы его из кабины телефона-автомата на противоположной стороне улицы, но в данном случае был риск, что абонент, даже самый простодушный и доверчивый, услышав шум падающих в приемник монет, непременно попросит объяснить, с какой это стати пользуется телефоном-автоматом да еще и в воскресенье чиновник, звонящий по служебной надобности. Трудность эта, впрочем, хоть и была легко преодолима, ибо ничего не стоило украдкой вновь проникнуть в здание архива и набрать номер с телефона, стоящего на столе у шефа, однако связана была с немалым риском, ибо счета за все без исключения телефонные звонки, ежемесячно присылаемые со станции и проверяемые хранителем, непременно обнаружили бы тайную связь. А кто это звонил отсюда в воскресенье, спросит своих замов хранитель и, не дожидаясь ответа, прикажет провести расследование, причем немедленно. И нет ничего проще, чем установить, кто звонил, потому что достаточно лишь набрать подозрительный номер и получить все сведения: Совершенно верно, в этот день нам звонил сотрудник Главного Архива Управления ЗАГС, и не только звонил, но и сам пришел, хотел узнать, по какой причине покончила с собой наша дочь, это нужно для статистического отчета, по крайней мере, так он уверял. Так, все понятно, а теперь слушайте меня внимательно. Слушаю. Для того чтобы окончательно прояснить это дело, вам с мужем необходимо вступить во взаимодействие с руководством Архива. И что же мы должны делать. Завтра явиться в Главный Архив на опознание сотрудника, который был у вас. Явимся. За вами пришлют машину. Воображение сеньора Жозе, не удовольствовавшись тем, что создало такой тревожный диалог, принялось вслед за тем рисовать картины дальнейшего разбирательства, представляя, что вот родители неизвестной женщины входят в Архив и указывают: Вот этот, или нет, еще раньше, еще сидя в машине, которая подвезет их к зданию, будут наблюдать за вереницей тянущихся на службу чиновников и вдруг ткнут пальцем: Вот этот. Сеньор Жозе пробормотал: Я погиб, выхода нет. На самом деле выход был, стоило всего лишь отказаться от похода к родителям самоубийцы или прийти к ним без предупреждения, а просто постучать в дверь и сказать: Добрый день, я из Главного Архива Управления ЗАГС, простите, что беспокою вас в воскресенье, однако наша служба из-за того, что столько людей рождается и умирает, так уплотнилась, что мы теперь постоянно работаем сверхурочно. Вот такое поведение, само собой разумеется, было бы разумным и в будущем гарантировало бы сеньору Жозе безопасность, однако по всему выходило, что последние часы, проведенные на этом огромном, широко раскинувшемся кладбище, мутная луна, бродящие там и тут тени, конвульсивные пляски светлячков, старый пастух со своими овцами и безмолвным псом, которому словно удалили голосовые связки, могилы с перепутанными номерами — словом, все впечатления минувшего дня привели в смятение мысли нашего героя, обычно рассуждавшего довольно здраво и умевшего управлять своей жизнью, ибо иначе нечем было бы объяснить, почему он с таким упорством цепляется за свою первоначальную идею да еще и тщится оправдать ее в собственных глазах ребячески наивным доводом: Предварительный звонок расчистит путь к сбору сведений. Он думает даже, что знает формулу, способную сразу же при входе развеять любые сомнения, то есть скажет, да нет, уже говорит, рассевшись в хранителевом кресле: Вас беспокоят из Главного Архива и так далее, и она откроет перед ним все двери, и, надо сказать, рассудил он верно, ибо в ответ не услышал ничего, кроме да, конечно, в любое удобное вам время, мы сегодня будем дома безвыходно. Последний всплеск благоразумия, намекнувший, что сеньор Жозе, кажется, сию минуту затянул петлю у себя на шее, был подавлен безумием, успокаивающе сообщившим, что счет за телефонные переговоры придет еще только через несколько недель, а хранитель, как знать, будет в это время в отпуске, или заболеет и сляжет, или просто-напросто прикажет кому-нибудь из замов проверить номера, не в первый раз, а все это вселяет почти полную уверенность в том, что преступление раскрыто не будет, поскольку ни одного зама такое распоряжение не обрадует. Ладно, пока розга вверх-вниз гуляет, спина отдыхает, припомнил в заключение сеньор Жозе старинную поговорку, решив смиренно принять все, что ни пошлет судьба. Он пододвинул телефонный справочник в точности на то самое место, где тот лежал раньше, повернул его под прежним углом, протер трубку носовым платком, уничтожая отпечатки пальцев, и вернулся к себе. Прежде всего начистил башмаки, затем платяной щеткой прошелся по костюму, надел свежую сорочку, повязал лучший свой галстук и уже протянул руку к двери, как спохватился, что забыл мандат. Предстать перед родителями неизвестной женщины и сказать им просто так: Это я вам звонил из архива, нет, это не имело бы, можно не сомневаться, той убедительной силы, как если бы он помахал перед носом хозяев бумагой с грифом, подписью и печатью, наделяющими подателя сего полномочиями и правами при исполнении им своих служебных обязанностей и возложенного на него задания. И сеньор Жозе открыл шкаф, вытянул епископское досье, а из него — мандат, но, едва пробежав его глазами, понял, что не годится. Прежде всего, потому, что дата выдачи предшествовала дате самоубийства, а во-вторых, из-за самих выражений, в которых составлен был мандат, предписывавший выяснить все, что имело отношение к прошлому, настоящему и будущему неизвестной женщины. Я ведь и не знаю даже, где она сейчас, подумал сеньор Жозе и уже собрался было положить мандат на место, но в последний момент все же решил повиноваться состоянию своего духа, заставившего его одержимо сосредоточиться на одной идее и не отступаться от нее, покуда она не будет воплощена. Снова зашел в Архив, намереваясь достать новый бланк, но позабыл, что после того расследования шкафчик, где они хранятся, теперь всегда заперт. И впервые в жизни этот миролюбивый тихий человек испытал приступ такой лютой ярости, что едва сдержался, чтоб не садануть кулаком в стекло, не думая о последствиях. Но вовремя, по счастью, опомнился, а опомнившись, вспомнил, что зам, отвечающий за расход бланков, держит ключик от шкафа в одном из ящиков своего стола, каковые ящики в соответствии со строгими правилами архива не запираются никогда. Я здесь единственный, кто имеет право хранить тайну, говаривал шеф, а слово его было законом, не вполне, впрочем, применимым к старшим и младшим делопроизводителям, а причина этого столь же проста, сколь и их письменные столы, ящиками не снабженные. И сеньор Жозе, обмотав руку платком, чтобы не оставлять опять же отпечатков, извлек ключ и отпер шкаф. Достал лист бумаги с грифом Главного Архива ЗАГС, шкаф запер, ключ вернул на место, но в этот миг заскрипел, поворачиваясь, и щелкнул замок в дверях архива, все на тот же миг приковав сеньора Жозе к месту. Но немедленно — да, не медленно, а очень даже проворно — вслед за тем, как сеньор Жозе, будто в давних, детских снах, когда невесомо паришь над крышами и садами, на цыпочках, беззвучно отпрянул. Когда же язычок замка высвободился полностью, то был уже у себя дома и с трудом переводил дух, чувствуя, как сердце готово вот-вот сейчас выскочить. Минула долгая минута, прежде чем по ту сторону двери не раздалось чье-то покашливание. Шеф, подумал сеньор Жозе, и ноги у него ослабели, чуть-чуть не попался. Вновь донеслось покашливание, на этот раз — уже более громкое, а может быть, производящий его просто подошел поближе, и отличалось оно от первого тем, что было как бы намеренным, умышленным, словно некто желал оповестить о своем присутствии. Сеньор Жозе с ужасом глядел на хлипкую дверь, отделявшую его от архива. Он даже не успел повернуть ключ в замочной скважине, и запирала дверь только щеколда. Толкнешь — откроется, а как войдет сюда, кричал внутренний голос, так и схватит тебя с поличным, с бланком в руке, с мандатом на столе, и больше ничего не добавил, сжалившись, наверно, над младшим делопроизводителем, ни слова не сказал об имеющих наступить тогда последствиях. Сеньор Жозе медленно отступил к столу, схватил мандат и спрятал его вместе с бланком между еще незапятнанно-свежими простынями. Потом сел и начал ждать. А спросили бы его, чего он ждет, ответить бы, пожалуй, не сумел. Но прошел час, и сеньор Жозе стал терять терпение. Из-за двери не доносилось ни звука. Родители неизвестной женщины, должно быть, уже удивляются, отчего так запаздывает сотрудник дежурной части Главного Архива, поскольку исходят из того, что срочность есть принципиальная особенность дел, находящихся в ведении этого подразделения, будь то авария с водопроводом, газом, электричеством или же самоубийство. Сеньор Жозе провел еще больше четверти часа, не поднимаясь со стула. Когда же даже и это время истекло, понял, что уже принял решение, и речь в данном случае шла не об осуществлении его навязчивой идеи, но именно о решении, хоть он и сам бы не мог объяснить, как оно к нему пришло. И произнес едва ли не вслух: Чему быть, того не миновать, а страх ничего не решает. И со спокойствием, которому уже перестал удивляться, взял мандат и бланк, присел к столу, придвинул чернильницу и вскоре изготовил новое, исправленное и дополненное, издание документа: Я, как хранитель Главного Архива ЗАГС, настоящим уведомляю представителей всех военных и гражданских организаций, должностных, официальных и частных лиц, что Такой-то и Такой-то получил непосредственно от меня приказ и поручение проверить все, относящееся к обстоятельствам самоубийства Такой-то и Такой-то, уделяя особое внимание причинам и побудительным мотивам последнего, как непосредственно предшествовавших ему, так и отдаленных, а с этого места новый вариант текста уже почти не отличался от старого вплоть до заключительной формулы: Подлежит безусловному исполнению. К сожалению, из-за появления шефа в архиве только что состряпанная бумага не могла быть украшена печатью, но заключенная в каждом слове весомая властность ее от этого нимало не пострадала. Первый мандат сеньор Жозе спрятал в вырезках дела епископа, второй сунул во внутренний карман пиджака и с вызовом взглянул на дверь. За нею по-прежнему царила тишина. Да плевать мне, есть там ты или нет, пробормотал сеньор Жозе, шагнул к двери и резко, двумя оборотами кисти запер ее на ключ.