Цвета расставаний - Бернхард Шлинк Страница 40

Она согласилась, чтобы он довез ее до дома, и по дороге к парковке они поцеловались. Перед его глазами снова было это место: угол здания, который они обогнули и за которым остановились и обнялись. Ни он, ни она не проявили инициативы. Просто так получилось. По дороге они не разговаривали, она только показывала рукой, где ему надо свернуть налево или направо, и, остановившись перед домом постройки двадцатых годов, где она жила в мансардном этаже, они сидели тоже молча, держась за руки. Потом она назвала свое имя, высвободила руку и вышла из машины.

6

Квартира под крышей! Маленькая прихожая, маленькая кухонька, маленькая ванная, комната со шкафом, столом и кроватью, наклонные стены и наклонное окно, в которое они из кровати видели небо. И это тоже просто как-то так получилось, она его к себе в постель не тащила, и он не лез к ней в постель. И получилось это само, и не было никакой неловкости, когда они раздевались, ложились в постель, любили друг друга.

Говорили ли они в постели друг с другом? Наверное, да, иначе он не мог себе представить, но у него не осталось воспоминаний о ее детстве, школьных годах, первом увлечении, первом друге – о том, о чем спрашивают друг друга после того, как переспали вместе. Или она уклонялась от ответов на его вопросы? Он постарался припомнить, и ему стало казаться, что вокруг нее всегда оставалась какая-то неопределенность, причем не только в отношении ее жизни до него, но и когда речь шла о ее связях, интересах, надеждах – и даже об изучении кафедрального собора в Лангре. Делились ли они впечатлениями от книг, которые читали, от фильмов, которые смотрели? Бывали ли они вместе на каких-нибудь вечерах, в кино, в театре, на концерте? Он вспомнил про один фильм, который она посмотрела и пересказывала ему; там Чарльз Бронсон на Диком Западе помогал одному самураю вернуть меч, который везли как подарок японского императора американскому президенту, а какой-то бандит украл.

Он вспомнил жаркое лето, неподвижный пыльный воздух, прогулки по заливным лугам, листья на деревьях и кустах, посеревшие от жары, итальянский ресторанчик, куда они много раз заходили, и вспомнил, как именно в ту ночь, когда смог остаться у нее, был болен, его лихорадило, знобило, и она нежно о нем заботилась. Осенью у них состоялся короткий разговор, когда он сказал ей, что больше не может с ней встречаться, потому что его жена беременна. Она покачала головой:

– Ты не можешь? Это не ты, это другие.

Он больше не приходил к ней, и она о себе не напоминала. Благодаря ей расстаться оказалось для него так же легко, как легко им было вместе. Было легко? Это была такая легкость, которой он себе не представлял, о которой он даже мечтать не мог. Это был собственный легкий мир, далекий не только от внешнего мира его повседневности, его профессии и его брака, но и от мира ожиданий, требований и обязанностей, с детства выстроенного в его голове. Никогда больше в своей жизни он не чувствовал себя так легко и свободно. И не только потому, что она ничего от него не ждала – ни встречи в определенный день и определенный час, ни что он останется с ней, что разведется, что женится на ней. В их кратких встречах и долгих свиданиях, в их прикосновениях и объятиях, казалось, исчезала сама сила тяжести. Когда они после прогулки возвращались в ее квартиру под крышей, чтобы любить друг друга, они парили над ступенями.

Это было настоящее счастье. Он тогда отказался от него под давлением обязательств: он не мог бросить беременную жену и нерожденного ребенка. И только теперь, вспоминая, он смог себе признаться, что не интрижку он тогда прекратил, а счастье свое разрушил.

7

Это было настоящее счастье для него, а для нее? Ее ожидания и разочарования он что, просто не принимал в расчет? Просто вырвался в кои-то веки из накатанной колеи и позволил себе развлечься – без забот, без угрызений? Он знал, что его потребность оправдывать ожидания происходила не из жертвенности, а из эгоизма: так он доказывал себе свою правоту. И что же, вне своего мира повседневности, профессии и брака он ничего тогда не должен был доказывать и мог в своем эгоизме переезжать, как на тракторе, через ее чувства?

Пять или шесть лет спустя он увидел ее снова. Он только что развелся, и у нее осталось в прошлом короткое время брака. Они столкнулись случайно, договорились встретиться и встретились; она была сдержанна, но расположена к нему, тогда как он после развода усвоил манеру фальшивого молодечества, которая, как он считал, освобождает его голову от ожиданий, требований и обязанностей, и в разговорах о сексе, любви, браке он позволял себе цинизм, беспардонное любопытство, пошлость и грубость. Он не помнил, как ей тогда жилось, и был уверен, что не забыл это, а уже действительно не желал тогда этого знать. И что же, то лето, которое они провели вместе, он тоже вспоминал лишь отрывочно потому, что был занят исключительно собой, но не ею?

Он мог сколько угодно повторять себе, что все это было давно и в том, что тогда произошло, ничего уже не изменишь. Но те воспоминания, которые у него остались, и те, которые были утрачены, и постыдность его поведения при их последней встрече, и разрушенное счастье, его и ее, и неопределенность того, чем в действительности было проведенное вместе лето для нее и для него, – все это не отпускало его.

Иногда он сидел на скамейке под дождем; дождь был теплым, он откидывал голову назад и позволял каплям падать на лицо, скатываться по щекам и шее. Он разучился плакать, это была утрата, и он воображал, что вместе с каплями дождя по его лицу текут и слезы. Он хотел бы увидеть ту молодую женщину еще раз. Но уже то, что она прошла здесь мимо и всколыхнула в нем воспоминания о том лете вдвоем, делало это место привлекательным для него. И почему, собственно, он так долго прятал от себя воспоминания о тогдашнем счастье? Потому что не хотел сгорать от стыда за то, как он вел себя тогда? Потому что не мог вынести скверны этого мира, смешения счастья и боли, правды и лжи? И это тоже не отпускало его.

Адель Кубрик – вот как звали ту девушку. После развода она оставила фамилию мужа, о которой он помнил только, что она звучала благороднее, что-то вроде Харденберг, или Фалькенхаген, или Меллингхоф. Но детективу, чтобы разыскать ее, девичьей фамилии должно быть достаточно. Или он это может и сам? Пройти по ее следам от одного адресного стола к другому? Должен ли он будет для получения справки привести какую-то уважительную причину и будет ли желание отыскать давнишнюю любовь сочтено уважительной причиной?

Эта идея пройти по следам Адели начала ему нравиться, когда он вспомнил, что в первом семестре был однокурсник, который ее знал; работая в одной области, они поддерживали контакты также и в то время, когда случился тот его последний разговор с Аделью. В телефонной книге родного города он нашел номер однокурсника, позвонил, обменялся с ним приличествующими случаю замечаниями о жизни на пенсии, о здоровье и семье, спросил об Адели и узнал, что она утратила веру в науку, работу над второй книгой прервала, стала физиотерапевтом и переехала в его город.

– Я давно уже о ней ничего не слышал. Но если она не уехала и не умерла, то ты ее найдешь в вашей городской телефонной книге: Адель Кампхаузен.