Лестница в небо - Джон Бойн Страница 40

– Такое бывает.

– Ну уж я-то, положим, знаю, – сказала я, улыбнувшись тебе. – Расстался ты с ним легко, я надеюсь?

– Это было так давно, что я уже и не помню. Ладно, который час уже? Пойдем побродим тут вокруг. Я бы в книжную лавку заглянул.

Я кивнула и двинулась за тобой наружу. Вскоре после этого Дэш Харди умер, так? Помню, как прочла об этом однажды утром за завтраком, и меня потрясло, что человек, совсем недавно сидевший со мной за одним столом, мог повеситься в собственной квартире на Манхэттене. Ты тоже прочел ту статью, но ничего о ней не сказал, хотя весь день, насколько мне помнится, был какой-то притихший.

Прошел месяц, и время показало, что Норидж – затея дельная. Мои начальные страхи насчет преподавания творческого письма рассеялись, поскольку студенты были, похоже, и уважительны, и прилежны. Только одна из них, польская девушка по имени Майя, давала мне поводы беспокоиться. Из-за сложностей с получением визы она приехала в студгородок поздно, пропустила первые две недели занятий, и казалось, ей трудно здесь освоиться. Она трудилась над романом, у которого была крайне причудливая предпосылка – Адольф Гитлер раскрывал преступления в Германии вскоре после Первой мировой войны, – и от любой критики ее работы впадала в ярость. Вместе с тем она почти никак не интересовалась творениями своих соучеников, поэтому я как-то раз отвела ее в сторонку и спросила, нельзя ли ей чем-то помочь, но ее, судя по всему, вопрос мой оскорбил, поэтому я быстро отступилась. Рассказала об этом тебе, и ты первым делом спросил, как у нее с английским.

– Говорит она идеально, – сказала тебе я. – С языком вообще никаких трудностей.

– Я спрашиваю только потому, что если ей не дается язык, то она, возможно, чувствует, что не способна участвовать в обсуждениях наравне со всеми.

– Нет, загвоздка не в этом, – сказала я. – Я не очень уверена, в чем именно, если честно. Похоже, она просто не выносит никого, включая меня. Не знаю из-за чего.

Мне хотелось и дальше обсуждать это с тобой, спросить у тебя совета, поскольку я подозревала, что с Майей меня могут ожидать неприятности, но ты как раз читал роман, который накануне осенью попал в короткий список Премии, и я замечала, что тебя он все больше и больше приводит в ярость. Роман был толстый, больше пятисот страниц, и я знала, что его автор, Даглас Шёрмен, свою первую книгу издал в том же году, когда у тебя вышли “Два немца”. Помню, ты мне говорил, как вам нравилось поначалу гастролировать вместе: два привлекательных молодых романиста, оба – с обеспеченным будущим, и литературный мир из кожи вон лез, чтобы приветить вас обоих. Но с тех пор Даглас выпустил еще четыре романа, каждый принимали лучше предыдущего, и его писательский статус значительно вырос, а вот ты, конечно, по-прежнему плескался на мелководье.

– Не знаю, почему ты не бросишь его читать, – сказала я. – Мазохизм какой-то.

– Потому что я никогда не бросаю романов, если уж начал их читать, – ответил ты. – У меня такое правило.

– А у меня нет, – сказала я, падая на диван и бросая взгляд на стопку студенческих рукописей, лежавшую на журнальном столике, но ни к одной из них я даже не потянулась. – Жизнь слишком коротка. С моей точки зрения, у автора есть сто страниц, и если они не удержат моего внимания, я двигаюсь дальше.

– Глупости, – сказал ты.

– Не называй меня глупой.

– Я вовсе не называл тебя глупой. Глупость – такой подход. Ты не можешь сказать, что прочла роман, если ты не прочла его от корки до корки. Да, возможно, поначалу тебе будет скучно, но вдруг чем дальше, тем лучше он будет, и все, что не нравилось в нем прежде, вдруг встанет на свои места?

– Ну и подумаешь, – сказала я. – Только я все равно считаю, что это ошибка, если учесть вашу с ним историю.

– Ты говоришь так, будто мы были любовниками.

– В особенности если ты чувствуешь…

– Если я чувствую – что? – спросил ты, откладывая книгу и пристально глядя на меня. Ты немного раздвинул ноги и вцепился руками в подлокотники кресла – мне на ум пришла статуя Линкольна на Эспланаде.

– Если ты себя чувствуешь таким потерянным, – сказала я.

– С чего это ты взяла, что я потерян?

– Давай не будем, – предложила я, глядя мимо тебя в окно: снаружи на подоконник взобрался черно-белый кот и пялился внутрь на меня. Вот он поднял лапу и прижал ее к стеклу – на какой-то сюрреальный миг я подумала, что он манит меня к себе, вроде какого-нибудь из тех манэки-нэко, что сидят в окнах китайских ресторанов.

– Давай будем, – ответил ты, подчеркивая каждое свое слово. – Продолжай, Идит, расскажи мне, почему ты считаешь, будто я потерялся.

– Потому что ты ничего не пишешь.

– Мы уже это обсуждали.

– Именно поэтому я и сказала, что нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.

Ты долго молчал, затем со вздохом уступил.

– Возможно, ты и права. Извини, Идит. Не стоит мне быть таким паскудой. Ты же ни в чем этом не виновата.

– Тебе не нужно ни за что извиняться, – ответила я.

– Вообще-то нужно. Вот мы в этой приятной квартирке. Ты из нас одна трудишься, зарабатываешь деньги и в то же время пишешь, а я сижу и ничего не делаю, только ною. Постараюсь стать лучше, честно.

– Ну, – сказала я, улыбнувшись, – было б мило. Мог бы начать с того, чтобы перекрасить спальню. От нынешнего ее цвета у меня голова болит.

– Ладно.

– И починить перила на лестнице к квартире тоже будет полезно. Ты заметил, как они шатаются?

– Или я б мог почитать что-то из тех работ, – предложил ты, показывая подбородком на кипу на столике. – И составить тебе кое-какие заметки.

– Чего это ради мне тебя об этом просить? – спросила я.

– Чтоб тебе не пришлось читать их самой. Полагаю, все они дрянные.

– Вообще-то, нет. И это работы моих студентов. Они рассчитывают, что я приду на занятия подготовленной. Я должна прочесть их сама – иначе как мне давать им какие-то советы?

– Я же просто предложил, – сказал ты. – А как у тебя вообще книга продвигается? Много уже написала?

– Думаю, дело движется неплохо, – ответила я.

– Сколько уже готово?

– Почти дописан этот черновик.

– И сколько еще впереди?

– Один. Ну от силы два.

– А потом дашь ее прочесть?

– Пока не выйдет – нет.

Ты нахмурился. Я знала, что тебе не нравится, когда я отказывалась предварительно делиться с тобой своей работой, но я уже много раз объясняла почему. Я уважала твое мнение, конечно, – как его не уважать, – но, кроме того, я тебя и любила и потому не хотела, чтобы между нами становился роман. Если б ты решил в конце концов, что он ужасен, ты б мог мне этого не сказать. А если б ты счел его хорошим, то я бы решила, будто твои похвалы неискренни.