Ты, главное, пиши о любви - Юлия Говорова Страница 4

1 февраля

Москва

Юля – Марине

Слушайте, Марина, ночами у меня дома раскрываются сосновые и еловые шишки. Вот именно почему-то ночью. Стоит такой треск! Они раскрываются очень красиво. Со скрипом. Как коростели. Они похожи на коростелей, потому что коростели тоже всегда в траве, они не летают.

Коростеля никогда не видно, хотя он кричит у нас вдоль Сороти. Алексей называет его еще «дергач». И шишки – коростели.

Еще они скрипят как лягушки, если раскрывается сразу несколько. Смола у них шоколадная с синевой. Мне кажется, что это шишки секвойи. Или сосны лучистой. Там три сосны были рядом.

Есть звучащие чаши, и есть поющие шишки. Они распускаются как розы. Считайте, что я вам подарила букет сосновых роз.

5 февраля

Москва

Марина – Юле

Спасибо за шишки, за стихи, за коростеля.

Хлещу хвойные бальзамы.

Так что – полное спокойствие и растворение в свете.

8 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Привет, Марин! Приехала в деревню. Слушаю музыку. Вообще-то жизнь здесь у каждого замкнутая и уединенная. Не в смысле закрытости от мира, а в естественности пребывания с собой. Вначале какие-то заботы по дому, шорохи. Но – затопил печку, принес воды, переночевал первый раз, вышел утром, – глядишь, и наладилась гармония.

Я вам говорила, что чувствую свое предназначение и назначение в этом месте, причем поняла это с первого своего появления здесь – в двенадцать лет. Ясно, четко и просто, второй раз приехала уже в двадцать один год – и все случилось.

По уговору, за проживание на усадьбе (о чем и мечтать не могла) должна была подметать дорожки, собирать скошенную траву и чистить ряску в прудах уединения.

Каждый день я выходила с граблями в сад, потом к пруду и собирала скошенную траву и ряску. Пасся на лугу Герман. Повсюду сопровождал меня пес Диван.

А напарником моим был садовник, молчаливый молодой человек. Он косил, я за ним убирала сено, – полдня! – и он молчал. Красивый, высокий, черноглазый. Я не выдержала и спросила имя. Хотя бы имя.

Он помолчал еще немного, отложил косу и ответил:

– Одиссей.

(Как потом выяснилось, Одиссей – чемпион Пушкиногорского района по шахматам!)

11 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Зашла к Алексею. Его мама Нина Алексеевна всегда меня ждет.

Мы с Алексеем много бродили, и в этот раз он показал мне горы, что скрыты в лесу. Когда Алексей говорит – он передает мне то, что должно быть передано, продолжено и запомнено. И это, вы знаете, я всегда чувствую рядом с вами.

Мы видели лисьи норы и вообще очень много следов лисы, зайцев, белок, мышей-полевок. Я гуляла по следам зайцев, сворачивая и останавливаясь, где они.

Потом с заячьей тропы переходила на лисью, шла по следам, а потом и лису увидела вдалеке. Она только мелькнула. Черно-бурая. А рыжих, мне Алексей говорит, – зовут огнёвки. След у лисы, как строчка швейной машинки, ровненько в одну линию. А так во всем лесу только я и зайцы.

Ко мне забегала полевка ночью, я вам писала. Она шуршала на «кухне», в ящике. Я вспомнила рассказ Коваля. Как же я этой мышки испугалась, как вслушивалась напряженно в тишину, в ветер на крыше, в окнах.

Приходил заяц ночью. Рядом со мною ходили снегири.

Или я рядом с ними и за ними.

13 февраля

Москва

Марина – Юле

Юлька, мне показалось, от тебя пришло письмо? Что-то улетело.

Если да – пошли снова.

17 февраля

Бугрово

Юля – Марине

Кололи на дрова старую сливу в прошлом марте. Аля водила меня по саду, говорила: «Здесь посажу культурную вишню». Я понимала, конечно же, что она имеет в виду, что вишня-то будет не дичок. Но ее слова, интонации – «культурная вишня» – звучали гордо и нежно.

Вынесла «стуло» («тебе нужен стуло?»), так Аля назвала пенек. Под топором разлеталась труха. И когда я поставила одно из невзрачных сливовых поленьев на «стуло», то поняла вдруг, что передо мною взгляд. Попался спил, где ствол расходится на две ветки, и основания этих веток – глаза.

Во взгляде сливы было даже что-то совиное.

Я оглянулась, а на меня смотрели все спилы низких пеньков в саду – открыто и удивленно, – они смотрели в небо, как пролетали над садом гуси.

Сейчас поколола дрова и снова встретила «глаза» дерева. На этот раз это была береза. Колола дрова, потом их складывала. Как я научилась складывать: я складываю, складываю, если вся валится поленница – поднимаю и складываю снова.

Бывает, все уже давно протопилось в печке, а сучковатые полешки дымят. Их выложишь на совок, бежишь на улицу и там засыпаешь снегом. Они шипят и трещат. Случалось, несколько человек выскакивали, неся на вытянутых руках, как кузнецы – оранжевые подковы, совки с горящими головешками. Растапливая, присядешь, и если надо бросить бумагу, календарный или газетный лист, то перед этим его еще раз перечитаешь, хотя уж тысячу раз читал, и лишь потом аккуратно положишь в печку.

20 февраля

Москва

Марина – Юле

Кончается февраль. А я еще не на лыжах.

Спасибо, что ты нашла «Чучу». Это чудная Галя Демыкина. В нее когда-то был влюблен папа. Ее очень любила Люся. А со мной она носилась как курица с яйцом. Теперь ее нет на Земле. А я хочу, чтобы ее опять печатали и читали. Вот мы отнесем «Чучу» в одно маленькое издательство. Заодно и твою рукопись покажем.

24 февраля

Калининград

Марина – Юле

Гуляем с Седовым по Кёнигсбергу.

На выступлении пели с ним Шломо Карлебаха, вернее, я пела – без слов, а Серёга подпевал. Но смысл оставался Шломин: