Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - Ольга Арефьева Страница 4

Любовь

Мужчины нуждаются в бедах — зная это, она давала им ровно столько печали, сколько просили их кирзовые сердца. Ее же сердце было наполовину стеклянным, наполовину водяным и совмещало в себе хрустальный звон и соленый йодный шелест. Оно не принадлежало никому — не из-за того, что Ефросинья не знала любви, а из-за того, что была влюблена давно и безнадежно. Ничто не могло приблизить ее к обладанию предметом обожания, а спастись бегством тоже было невозможно. Она была влюблена в себя. Поэтому, оставаясь одна, она покрывала поцелуями прохладные зеркальные поверхности, заполнявшие ее дом. Следы от прикосновений она тут же стирала, чтобы случайные свидетели не разнесли эту весть по свету, и так уже наполовину готовому обвинить ее в ведовстве. Мужчины были готовы выть у нее под окнами как мартовские коты, а она бродила по дому отрешенно, с четками в руках, не прогоняя и не приглашая. По сути, она жила своей жизнью, как рыбка в аквариуме, и ее абсолютно не отвлекали приходящие и уходящие гости, подарки, которые они приносили, и беседы, которые вели.

Она не знала ни своего отца, ни мать и сама не понимала, откуда у нее такой подарок судьбы, как непрерывно меняющееся лицо, бесконечно трогательные острые плечи и узкие подростковые бедра. Потому в то время, когда удавалось оторваться от созерцания своих отражений во всём вплоть до луж, ложек, чайников и дверных ручек, она была особенно набожна. Иногда, словно очнувшись, она замечала окружающих и тогда начинала судорожно запахиваться в бесформенные платья, заодно одаривая их потупленными взглядами, идущими мимо лица по касательной. В этот момент она стыдилась своей красоты и отдаривалась от попавшихся под внимание гостей неоценимыми советами и предсказаниями будущего. Ее ответы были умнее вопросов, главной их сложностью была простота. При том, что Ефросинья никогда не ошибалась, она все равно всегда говорила как-то неуверенно. Трудно было понять, закончила она предложение или добавит что-то еще.

Она не зря запахивалась — брода дома в обществе своих кошек, можно было и забыть одеться. По правде сказать, влюбленным ее одежда была тоже ни к чему — мысленно они всегда видели ее голой. А может, их воображение и наряжало ее иногда в удивительные наряды или простые платья, но это ничего не меняло. Голая или одетая, Ефросинья заполняла их сны и явь, оставляя лишь маленькое окошко, сквозь которое с трудом протискивалась будничная реальность. Чувства мужчин были лишены плотского влечения и скорее напоминали тихую боль или сладкий зуд, с которым отползает заживающая рана. При этом ни одна женщина не ревновала к ней своего мужа, потому что, влюбившись в Ефросинью, они становились самыми образцовыми мужьями на свете. Не пили, не интересовались азартными играми, не смотрели на посторонних женщин, а по ночам заделывали деток с примерной страстью и вниманием. Жены покрывались гусиной кожей при одном только прикосновении их взглядов, переполненных тягучим отражением холодно-горячей кожи Ефросиньи.

Кошки

Никто, кроме кошек, не оставался в ее доме с наступлением сумерек, поэтому поклонники не знали, что на это были совсем особые причины. Ее кости светились при луне, хотя днем это и было незаметно. По ночам полнолуния их возлюбленная могла обходиться без светильника, даже вдевая иголку в нитку. Она бродила из угла в угол по траекториям дома, а вслед стадом ходили кошки. Как она не сводила глаз со своих отражений, так и они не отрывали блюдцеобразных очей от обожаемой хозяйки. Стоило остановиться или присесть, как они окружали ее, так что частокол вздыбленных крючкообразных хвостов напоминал клумбу водорослей, покачивающихся в течении. Кошки были самые разномастные, но казались одинаковыми из-за неявного, но непрерывного сходства с хозяйкой. Их Ефросинья специально не заводила. Они сами приходили откуда-то из темноты на неуловимое свечение ее тела, как на запах валерианы, и это были одни лишь самки. Их круглые женские глазищи, казалось, вращались, как детские игрушки-юлы. Все обычные наслаждения кошачьей породы им заменяло созерцание своей полоумной хозяйки. Ефросинья никогда их особо не кормила, не лечила и почти не гладила. Они сами себя гладили об нее, никогда не болели и самостоятельно шарились по кастрюлям в поисках еды. Если там было пусто, они питались как-то сами — то ли травками, то ли подачками соседей, то ли огородными мышами. Она лишь ставила ведро воды, из которого животные пили, зацепляясь когтями за края и повиснув на трех лапах над дном, если вода была на исходе. Ни одна кошка не умерла за долгие ее годы, ни одна не родила. Они просто были. При этом в округе было полно и обыкновенных кошек, любивших котов, размножавшихся нормальным порядком и совершенно равнодушных к Ефросиньиному магнетизму.

А она носила кольца на пальцах ног и при ходьбе зажимала ягодицами золотую монету, что придавало особое очарование походке. Не чаще чем раз в год монета выпадала на асфальт с мелодичным звоном. Это означало, что в Ефросинью кто-то опять влюбился и вскоре в ее гареме появится еще одна кошка.

Покупки

Она зашла домой с базара, кошки окружили сначала ее, потом корзину, разобрав содержимое по своему разумению. В первую очередь они вытащили соленые яблоки, затем — соевые палочки с молочной пеной. Ефросинья из всего принесенного выбрала миску для кормления тени, насыпала в нее гранул из мешка и поставила в самом темном углу, куда повесила и шлейку. «Тень нельзя плохо кормить, иначе она начнет обгладывать углы шкафов!» — пробормотала она назидание, вычитанное в хозяйственной книге. Потом вынула булку с корицей и тмином, пахнущую женским животом. Запах напомнил собственное тело, отчего ее передернула волна жара с ознобом и колокольчики на одежде перезвякнулись с собратом на двери. Овощи для борща — капусту, морковку, картошку, свеклу, лук и чеснок — она сложила в лыковый короб под лавкой. Молоко из одуванчиков по-товарищески разделила с кошками, уже почти разделавшимися с солеными яблоками. Овощи кошки раскатали по полу и скоро все вместе с увлечением играли в борщ. Совсем на дне, в углу корзины, обнаружилась завернутая в бумажку маленькая белая просфорка.

Затем пришел сын и принес ей ведерко живых уклеек для кошек. Она выпустила их плавать в дождевую ванну в огороде. Кошки очень заинтересовались и сбежались вылавливать рыбу когтями. Рыбки были юркие, кошкам приходилось сильно постараться, чтобы не упасть в воду и поймать хоть одну. «На несколько дней им хватит и еды, и занятия», — подумала Ефросинья и решила некоторое время ничего не делать.

«Записки некоего Иеронима Инфаркта»

Размашисто жуя булку и поеживаясь от смутных ожиданий, она открыла ящик шкафа и нашарила знакомую тетрадку. Это был дневник Иеронима Инфаркта, который легко отыскивался всегда, когда ей хотелось почитать чего-нибудь вредного. Надо было открыть любую дверцу любого шкафа или залезть в дупло, и там всегда находилась эта тетрадка. Записи в ней появлялись не очень часто, не очень длинные, но всегда крайне самовлюбленные. Подобно ей, Иероним был влюблен в себя. Кроме того, он относился к себе с уважением, восхищением и подобострастием. Она никогда его не видела, но подробно представляла себе.