Несовершенные любовники - Пьеретт Флетьо Страница 4

Гадкая малышня, плуты и шпионы, да разве я когда-нибудь остался бы торчать под кроватью своей матери, не проронив ни звука, пока она болтает с подружками, да разве я смог бы забиться, как таракан, в ковровое покрытие, ах, ну да, у нас не ковровое покрытие, у нас линолеум. «А вот и неправда, сказали они, у тебя не линолеум», и я ответил: «Ладно, это ковровое покрытие, но не такое, как у вас, не десять сантиметров толщиной». — «Но, — сказали они, — ты же не видел наше, это было в Нью-Йорке». «Я не видел, — огрызнулся я, — но вы сами это сказали». — «Неправда, мы никогда-этого не говорили», — закричали они, но-настоящему разозлившись, поскольку когда кто-то заводил речь о цифрах, они рассматривали это как покушение на их частную собственность, — никто не смел ссылаться на цифры без их согласия. «Ладно, но какой тогда толщины?» — сдался я, поскольку этот спор мог продолжаться до бесконечности.

Мы плели из слов чертовы косички: одна фраза сверху, одна фраза снизу, утвердительная, отрицательная, отрицательная, снова утвердительная, и с каждым разом все более сложная, чтобы соперник не бросил работу, чтобы как можно крепче привязать Рафаэля к его замечательным близнецам.

«Соперник», — произнес я, уверенный в том, что вы, мой дорогой психоаналитик, тотчас отметите это в своем блокноте, поскольку соперников, плетущих из слов косички, чтобы привязаться друг к другу, вдохновляет любовь, а иначе зачем привязываться друг к другу, опередил я ваш вопрос. Ведь там, где нет любви, там — пустота. Довольны, месье? Моя мать не болтает по телефону о Бале колыбелей, в ее словах нет ничего легкого и воздушного, ее слова, скорее, похожи на огромные булыжники, которые не плавают и не парят. «Ну, раз вы так считаете, — сказал мой психоаналитик. — Вам не кажется, что вы слишком разволновались, Рафаэль?»

Госпожа Ван Брекер повесила трубку, и теперь им захотелось сбежать отсюда. Игра в прятки, колготки, ноги, необычный поступок — для одного дня этого было достаточно. Они уже зевали, с трудом сражаясь со сном, в конце концов, они были просто детьми, и вот наконец их мать удалилась в ванную, а может, на кухню, — все равно, и та, и другая располагались в конце коридора этой огромной квартиры; путь для них был свободен, и они прошмыгнули, словно эльфы, через просторный холл в свою спальню. Конец истории на этот день, впрочем, как и на долгие годы.

«Ты всё это расскажешь», — заявили они. Это было позднее, когда они вбили себе в голову, что я должен написать об их жизни, поскольку они, мол, скоро умрут. Я отвечал: «Но как я смогу это сделать, если никогда не был в Нью-Йорке? Мне нужны детали». Я злился, а они хохотали. «Да от тебя не требуют описывать каждый прожитый час, просто пиши то, что тебе рассказали», а потом Лео предложил нарисовать для меня рисунки, и уже на следующий день я рассматривал спальню, где с края кровати свисали колготки, похожие на змею. Но это все равно не могло мне помочь. «И почему вы решили, что скоро умрете?» — поинтересовался я. Ответ: «Потому что». — «А почему именно я должен писать о вашей жизни?» Ответ: «Сам знаешь». И опять этот их взгляд.

Они были неуловимы. Лео и Камилла — настоящие косули в лесу, приближавшиеся лишь для того, чтобы в любое мгновение дать деру, оставив меня наедине с моими тупыми вопросами, короче говоря, странные друзья, которых следовало или принять, или отвергнуть, и я, конечно же, принял.

Я «принял» их сразу, как только мы встретились, когда им было по шесть, а мне девять лет. Нашей учительницы не было в школе: то ли она заболела, то ли ее послали на стажировку, и директор решил «проветрить» наши ряды, разбросав по другим классам.

Слово «проветрить» произвело на меня тягостное впечатление. Обычно новые слова и все неизведанное, приятно щекочущее своей новизной, легко впитывалось в меня, как это обычно бывает в девятилетием возрасте, но это слово повергло меня в трепет. Я не хотел, чтобы меня отрывали от моего класса, от нашей любимой учительницы, к которой мы так привыкли, мне даже казалось, что на школу надвигается ураган, который закружит меня с такой силой, что я больше никогда не обрету дыхание. Новое слово пугало тем, что было связано с ветром и дыханием, а эта тема, как ни крути, была немаловажной для меня.

Я оказался среди первоклашек, занудных и неуправляемых, однако вскоре директор отвел меня в сторону и объяснил, что у него для меня особое задание, ему нужен «взрослый, которому можно доверять». Нас было семеро «проветренных» в этом классе, интересно, а остальные шестеро тоже получили спецзадание? Я промучился этим вопросом до обеда, так и не решившись об этом спросить. В три часа, когда я уже совсем извелся, в коридоре послышались знакомые шаги — это были шаги директора. Наша новая училка затряслась как осиновый лист. Она рванулась к двери, а все ученики застыли в напряжении. В мгновенно повисшей гробовой тишине мы явно ощущали чье-то присутствие.

Я хочу сказать, что, кроме училки, стоявшей в дверях, и директора, которого мы не видели, но чей голос слышали, там, в коридоре, находился кто-то еще. Мы не могли его видеть, но чувствовали, что он там, что именно он вызвал такой переполох у двери нашего класса. Мы отлично знали правила и ритуалы, которым подчинялась наша школьная жизнь, но это было что-то новенькое: за дверью явно стоял чужак.

Когда директор наконец ушел, дверь класса закрылась, а учительница вновь вернулась к столу, я неожиданно осознал, что стою, затаив дыхание, и, чтобы не задохнуться, так громко и глубоко вдохнул, что ко мне обернулся весь класс: и первоклашки, и «проветренные», и учительница, и те, кого она держала за руки — чужаки.

Их было двое, и мы сразу не поняли: то ли это два мальчика, то ли две девочки, то ли мальчик и девочка. Обо мне все тут же забыли, уставившись на новеньких, и только они продолжали с серьезным видом смотреть на меня. «А разве можно задохнуться от воздуха?» — спросили они у меня позже, по-моему, вечером того же дня. «У меня был приступ апноэ», — ответил я, чтобы поставить их на место и не потерять лица. Слово «апноэ» их заинтересовало, они захотели узнать, что оно означает, для чего нужно, короче, я их заинтересовал и был выбран ими в качестве гида, друга, а также переводчика, поскольку в их французском было много пробелов. Можно было и не искать директора, не успевшего дать мне подробных инструкций, касавшихся тайного задания, я сам все понял, но не испытал особой гордости. Мне также стало ясно, что остальные шестеро представителей четвертого класса не получали никакого задания. Только я, и больше никто.

«Я хочу познакомить вас с Лео и Камиллой Ван Брекер-Дефонтенами», — произнесла наша учительница с необычайной торжественностью, которая шла ей так же, как корове туфли на шпильке, объяснял я позднее своему дружку Полю. Училка от волнения раскраснелась, затем, вновь собравшись с силами, на одном дыхании быстро выпалила: — Это Лео и Камилла, они останутся с нами до конца учебного года, прошу вас помочь им привыкнуть к новой жизни.

— А кто из них мальчик? — крикнул один из малышей, Клод Бланкар, имя которого я никогда не забуду, и возбужденный класс взорвался от хохота.

Учительница до того растерялась, что на нее было жалко смотреть. Она стояла, не зная, что ответить, а на лице новеньких я прочитал сочувствие, от которого у меня перехватило дыхание. В то время как весь класс насмехался над ними, они с жалостью смотрели на учительницу, переживая, что из-за них она оказалась в неловкой ситуации.