Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым - Уильям Дерезевиц Страница 4

Я не сразу разглядел глубину произошедших событий, столь очевидную для Остин, но это не совсем моя вина. Как и все великие учителя, она ждала, когда читатели додумаются до всего сами. Она облекла важнейшие истины в неприметные одежды. Крошечные масштабы ее повествования были оптической иллюзией, проверкой. Вспомните Иисуса, который рассказывал притчи, чтобы ученики, поразмыслив самостоятельно, своим умом дошли до сути. Он знал, что иначе истину не постичь. Читая Остин, я вспомнил также слова Платона о своем великом наставнике Сократе, который тоже поучал, рассказывая истории:

…На первых порах речи его кажутся смешными… На языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики… и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны… ^[4]

Слова, которые выбирала Остин, поначалу казались мне неподходящими, смешными. Я привык к стилистическим красотам, способным вскружить голову: синтаксические лабиринты Джойса, тайнопись Набокова, пробирающая до костей точность Хемингуэя. И как я должен был отнестись к роману Остин, если с самой первой страницы то и дело спотыкался об абзацы вроде этого:

Мистер Вудхаус на свой лад не чуждался общества. Он очень любил, когда к нему приходили друзья и, по совокупности разных причин – таких, как старожительство в Хартфилде и прирожденное радушие, как богатство, и дом, и дочь, – мог большей частью регулировать дружественные визиты в пределах своего тесного кружка, как ему нравилось. Ни с одним семейством за пределами этого кружка он не поддерживал особых сношений; беседы допоздна и многолюдные званые обеды внушали ему ужас, он мог водить близкое знакомство лишь с теми, кто соглашался навещать его на его собственных условиях.

Ни метафор, ни образов, ни полета воображения. Не верилось, что передо мной художественная литература. Лексика немного устарела, а в остальном похоже на устную речь.

Но потом я пригляделся внимательнее. Мистер Вудхаус был, говоря языком тех дней, человеком болезненным, профессиональным страдальцем. Не найти на свете существа слабее и беспомощнее. Но всего лишь в трех предложениях Остин тонко дает понять, что мистер Вудхаус умело использовал свою болезнь, чтобы контролировать окружающих. В этом отрывке нет и сотни слов, причем семнадцать из них – то есть примерно каждое пятое ^[5] – местоимения, связанные с мистером Вудхаусом: «он», «ему», «его». «Его» богатство, «его» дом, «его» дочь – все принадлежало «ему». Абзац начинается его именем, и каждое предложение подчеркивает его власть – он не чуждался общества «на свой лад», «как ему нравилось» и «на его собственных условиях».

Так строится вся речь Остин. Ни напряжения, ни театральности, никаких попыток произвести впечатление или удивить. Обычные слова в привычном порядке – язык, ничем не привлекательный сам по себе, но естественный, как дыхание. Феномен прозы Остин не в используемых словах, а в том, как она их выстраивает, сочетает, уравновешивает. То же самое можно сказать и о персонажах. Тысячи авторов писали романы о простых людях, но лишь один создал «Эмму». Все герои Остин вышли из-под ее пера живыми и полнокровными, поскольку она «расставила» их на страницах повествования так же естественно, без снисхождения и оправданий, как в жизни. Эмма с Джейн Фэрфакс, мисс Бейтс с Гарриет Смит, мистер Мартин с мистером Элтоном – все они, подталкивая друг друга, заставили историю двигаться и разыграли сцены настолько непосредственно, что вышло совсем как в реальной жизни. И какое значение имеет размер картины, если она вмещает целый мир?

Как выяснилось, первое впечатление людей от книг Джейн Остин очень напоминало мое собственное. Отзывы современников Остин предостерегали читателей, что произведения «несерьезные», «не слишком разнообразные», «далеки от совершенства», а также «начисто лишены изобретательности» и до такой степени «скупы на события», что сложно даже сказать, о чем они. Остин, которой нравилось собирать мнения друзей и родственников о своих работах, записала слова некой миссис Гитон об «Эмме»: «…слишком реалистична, чтобы заинтересовать». Мадам де Сталь, известная французская писательница и интеллектуалка, называла ее романы «мещанскими»; так что, может, и к лучшему, что Остин отказалась встретиться со своей знаменитой современницей на торжественном обеде в Лондоне, когда представилась такая возможность. Джейн и сама понимала, что ее книги не для всех. «Едва ли нужно мне писать, – говорила она о “Гордости и предубеждении”, перефразируя строки из поэмы Вальтера Скотта “Мармион”, – для тех, в ком остроумья не видать». Что же касается «Эммы», то Остин догадывалась, что публике будет особенно сложно принять эту книгу. «Я представлю героиню, – писала Джейн, – которая не понравится никому, кроме меня».

Но во все времена находились проницательные читатели, умевшие разглядеть гениальность за неброским фасадом. Сам сэр Вальтер Скотт, популярнейший тогда автор, создатель эпических поэм и масштабных исторических романов, таких, как «Айвенго» и «Ламмермурская невеста», признал ее превосходство:

У этой юной леди есть дар описывать соприкосновения, переживания и характеры из повседневной жизни; я не встречал ничего более удивительного. Высокопарно изъясняться я могу сам, и делаю это, но тонкий подход, превращающий обыденные, привычные вещи и образы в нечто занимательное благодаря правдивости слов и чувств, – мне не доступен.

Другой критик насмехался над читателями, не видевшими «никакой заслуги в том, чтобы заставить персонажей говорить и вести себя совершенно так же, как живые люди, которых мы встречаем каждый день», и не понимавшими, подобно современникам Моцарта и Рембрандта, что высшее искусство – в безыскусности. Такие люди, шутливо замечал критик, подобны человеку, недоумевающему, почему все вокруг восторгаются актером, который «ведет себя на сцене совсем как в жизни».

Слава писательницы понемногу росла, однако в начале XIX века существовало лишь два мнения о Джейн Остин: ее либо любили, либо терпеть не могли. Марк Твен, знаменитый жизнерадостный ненавистник, клялся, что, читая Остин, чувствует себя «барменом, стоящим у врат Царствия Небесного». «Меня ужасно огорчает, – насмешничал он, – что ей позволили умереть своей смертью. Всякий раз, как я читаю “Гордость и предубеждение”, мне хочется разрыть ее могилу и дать ей по черепу ее же берцовой костью».

Но, полюбив Остин – открыв ее для себя, – вы словно становились членом тайного общества со своими особыми словечками, знаками и степенями посвященности. «Это была приверженность, – по словам одного писателя, – не менее пылкая, чем религия». А «признание “Эммы”» – самой утонченной ее книги – являлось «последней проверкой перед получением подданства в этом королевстве». Редьярд Киплинг, «верноподданный» королевства Остин, написал рассказ «Джейнисты» о почитании Джейн Остин – где бы вы думали? – в окопах Первой мировой войны.