Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон Страница 4

Но не я. Художественная школа? Я такого себе представить не мог, никогда не мечтал, что попаду куда-то, кроме Рузвельта, школы для засранцев, как и все остальные. Я уверен, что вся моя кровь начала светиться.

(АВТОПОРТРЕТ: У меня в груди распахивается окно.)

У мамы снова этот безумный вид.

– Джуд, это не просто какая-то школа. Ты там все четыре года будешь скакать от радости и кричать об этом на весь мир. Вы разве не хотите скакать от радости?

– О чем нам на весь мир кричать? – интересуется Джуд.

Папа тихонько хихикает, выходит колюче.

– Ди, я не знаю, – говорит он. – Она очень узконаправленная. Ты забываешь, что для остальных из нас искусство – это просто искусство, мы на него не молимся. – Мама берет нож, втыкает его ему в живот и поворачивает. Но папа продолжает, не замечая этого: – Да и, в любом случае, они пока в седьмом классе. До такого выбора еще очень далеко.

– Я хочу туда! – взрываюсь я. – Я против того, чтобы мой дух сломили!

До меня вдруг доходит, что это первые слова, которые я произнес вслух за весь ужин. Мама счастливо мне улыбается. Он ее не переубедит. И там не будет дебильных говносерфингистов, я уверен. Наверное, только такие дети, у которых кровь светится. Одни революционеры.

Мама отвечает папе:

– К ней готовиться надо несколько лет. Это одна из лучших художественных школ в стране, и научные дисциплины там на высоте, не будет с этим проблем. К тому же она у нас прямо за домом! – Ее воодушевление подстегивает меня еще больше. Я сейчас, может, даже руками замашу. – Попасть туда очень сложно. Но у вас обоих есть шансы. И природный талант, к тому же вы уже довольно много знаете. – Мама улыбается нам с такой гордостью, что над столом словно восходит солнце. Это правда. Других детей растили на книжках с картинками, а нас – с картинами. – С этих же выходных начинаем ходить по музеям и галереям. Вам понравится. И будете соревноваться в рисунке.

Джуд заливает весь стол ярко-голубой блевотой, хотя вижу это только я. Она нормально рисует, но для нее это другое. Мне школа перестала напоминать ежедневную восьмичасовую операцию на кишках, когда я понял, что всем больше хочется, чтобы я их рисовал, а не разговаривать со мной и не лупить меня по роже. А вот Джуд никому изначально бить не хотелось. Она блестящая, прикольная, нормальная – не революционер – и со всеми общается. А я разговариваю сам с собой. С Джуд, разумеется, тоже, но в основном без слов, потому что у нас так. И с мамой, потому что она с другой планеты. (Доказательства по-быстрому: пока она сквозь стены не ходила и не поднимала домов силой мысли, не останавливала время и слишком странного вообще ничего не делала, но бывали случаи. Например, недавно утром она, как обычно, сидела на веранде и пила чай, и когда я подошел ближе, то заметил, что она парит в воздухе. По крайней мере, я так увидел. И решающий факт: у нее нет родителей. Ее нашли! У порога какой-то церкви в городе Рино, штат Невада, совсем младенцем. Ясно? Это они подкинули.) Да, а еще я разговариваю с Шельмецом, который живет по соседству. Он на вид конь, ну вот так уж.

Поэтому меня и зовут Пузырем.

По сути, большую часть времени я ощущаю себя заложником.

Папа ставит локти на стол:

– Диана, остынь чуть-чуть. Мне кажется, ты фантазируешь.

Старые мечты умирают…

Мама не дает ему сказать ни слова больше. И неистово скрежещет зубами. Вид у нее такой, словно в ее руках словарь ругательств или ядерная война.

– Ноаиджуд, берите тарелки и идите в зал. Мне надо переговорить с вашим отцом.

Мы не шевелимся.

– Ноаиджуд, сейчас же!

– Джуд, Ноа, – говорит папа.

Я беру тарелку, я склеен с уходящей Джуд. Она протягивает мне руку, я ее беру. Тут я замечаю, что у нее платье яркое, как у рыбы-клоуна. Бабушка научила ее шить наряды самой. О! Из окна доносится голос нового соседского попугая, Провидца.

– Черт, где Ральф? – кудахчет он. «Черт, где Ральф?» – это все, что он умеет говорить, зато повторяет это круглосуточно. Никто не знает, кто такой этот Ральф, уж не говоря про то, где он.

– Тупая птица! – выкрикивает папа с такой силой, что у нас волосы начинают развеваться.

– Он это не всерьез, – мысленно говорю я Провидцу и вдруг понимаю, что я сказал это вслух. Иногда слова выпрыгивают у меня изо рта, как бородавчатые лягушки. Я пытаюсь объяснить отцу, что разговаривал с попугаем, но понимаю, что до добра это не доведет, посему бросаю эту затею, и из меня извергается странный блеющий звук, после чего все, кроме Джуд, начинают странно на меня смотреть. Мы с ней бросаемся к двери.

В следующий миг мы уже на диване. Телик не включаем, чтобы подслушивать, но они разговаривают сердитым шепотом, не расслышать. Когда кончается мой треугольник пиццы, от которого мы откусываем по очереди, потому что свою тарелку Джуд забыла, она говорит:

– Я-то думала, бабушка передаст нам что-нибудь классное. Вроде того, что в раю есть океан. Понимаешь?

Я откидываюсь на спинку дивана, я рад, что больше рядом никого, кроме Джуд, нет. Когда мы остаемся вдвоем, я никогда не чувствую себя заложником.

– О да, там наверняка есть океан, но он фиолетовый, а песок голубой, а небо прям зеленое.

Она улыбается, ненадолго задумывается.

– А когда устанешь, забираешься в цветок и спишь в нем. И днем все разговаривают с помощью цветов, а не словами. И так тихо… – Она закрывает глаза и медленно продолжает: – Когда люди влюбляются, они начинают гореть. – Джуд влюблена в эту идею, как и бабушка. Мы играли в эту игру, когда были маленькими. «Заберите меня отсюда!» – говорила она, а иногда и: «Дети, заберите меня отсюда на фиг!»

Джуд открывает глаза, и вся магия исчезает с ее лица. Она вздыхает.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Я в эту школу не пойду. Там одни инопланетяне учатся.

– Инопланетяне?

– Нуда, идиоты всякие. Ее так и называют – школа инопланетян Калифорнии.

О боже, боже, спасибо, бабушка. Папе придется сдаться. Я должен туда попасть. Инопланетяне, которые творят искусство! Я так счастлив, я как будто бы скачу на трамплине, внутри себя я кувыркаюсь от восхищения.

Но не Джуд. Она помрачнела. Я пытаюсь ее подбодрить:

– Может, бабушка увидела твоих летающих женщин и поэтому хочет, чтобы мы туда пошли. – Джуд лепила их из мокрого песка за три бухты от всех. И таких же она делает из картофельного пюре или из папиного крема для бритья, когда ей кажется, что никто не видит. А я наблюдал с утеса, как она работает над этими огромными песчаными фигурами, и я знаю, что она таким образом пытается сказать что-то бабушке. Я всегда в курсе, что у Джуд на уме. Ей понять, о чем думаю я, труднее, потому что у меня есть ставни, которые я закрываю, когда потребуется. Как, например, в последнее время.