Местечковый романс - Григорий Канович Страница 4

— Врозь?! — выпучил глаза жених.

— Если Хенка тебя действительно любит, а я по её глазкам вижу, что любит, она, по-моему, не станет против этого возражать. Никуда твоя сдобная булочка не денется — подождёт. Ничего с ней не случится. Таких парней, как ты, не бросают и на других не меняют, — подольстилась к сыну Роха.

— А ставить, хупу и приглашать рабби Элиэзера никто пока и не собирается. Мы поженимся, как только я вернусь после армейской службы.

— А что, разве литовцы в свою армию женатых не берут? Их оставляют, чтобы истосковавшиеся жёны к другим за запретными ласками не бегали?

— Берут и женатых.

— И зачем им солдаты-портные да к тому же евреи? Ведь штыком штаны не латают.

Шлеймеле рассмеялся.

Неуступчивая Роха, может быть, скрепя сердце, и благословила бы их союз, ведь сумасбродная Хенка способна на всё — сбежит с ним из Йонавы куда глаза глядят или забеременеет до свадьбы. Чтобы не лишиться Шлеймеле, Роха пошла бы на уступки, согласилась бы даже потесниться в доме. С помощью Мотла и Айзика можно было бы перетащить в сени древнюю — чуть ли не времён египетской неволи — вросшую в землю двуспальную кровать, которая если теперь и годилась для чего-нибудь, то разве что для куриного насеста. А с другой стороны, может, не спешить, выждать, авось, армия разлучит Шлеймеле с Хенкой. Два года службы не шутка. На сдобную булочку могут позариться другие. Может, эта коза не дотерпит до его возвращения и вскружит кому-нибудь голову.

Но древняя двуспальная кровать осталась стоять на месте. Шлеймке призвали в армию и отправили в неблизкий от Йонавы город на Немане, уездный Алитус. К удивлению всех евреев местечка, он попал в кавалерийский полк, не то к уланам, не то к драгунам, а ведь Шлеймке не мог похвастать высоким ростом и ни разу в жизни не вдевал ногу в стремя.

— Командованию виднее, кому, где и кем служить, — успокаивал Роху старший сын Айзик, главный советник и утешитель семейства. — Ничего плохого, если наш братец Шлеймке, кроме того, что он умеет шить, ещё научится и скакать на лошади.

— Зачем? — борясь со страхом, спрашивала не Айзика, а самого Господа Бога бабушка Роха. — Зачем еврею скакать на лошади? Где ты, Айзик, видел еврея на коне? Я знакома с балагулой Пейсахом Шварцманом миллион лет, но ни разу не видела его верхом, хотя у него в конюшне три здоровых битюга. Он всё время берёт их под уздцы и ведёт к Вилии. Все нормальные евреи платят за то, чтобы лошади их куда-нибудь возили, а не за то, чтобы носиться на этих лошадях, как угорелые, по Литве. Вей цу мир, вей цу мир ^[5], он ещё грохнется, разобьёт голову и станет калекой!

Бабушке Рохе снились страшные сны, она вскакивала с криком и потом бродила по дому, шепча молитвы. Успокоили её не сыновья и не муж, а быстроногий местечковый почтальон Казимирас, который через месяц после призыва Шлеймке принёс бабушке письмо из Алитуса. В серый конверт была вложена бережно обёрнутая в бумагу маленькая фотокарточка — её писаный красавец в военной форме и фуражке верхом на лошади.

— Генерал, — пролепетала Роха-самурай, трижды поцеловав снимок, и заплакала.

Наверно, такую же фотографию Шлеймке прислал и Хенке. Не мог не прислать. Уж ей он, надо думать, в первую очередь отправил. Чего же она тогда не пришла к ним на Рыбацкую, чтобы похвастаться и поделиться своей радостью? Мол, смотрите, Роха, каков наш Шлеймке! Бравый улан! Видно, у бедняжки ума не хватило. А ведь радость надо стараться делить на всех, от этого её не убывает, а только прибавляется.

Но Хенка на Рыбацкую улицу так и не явилась, хотя уверяла, что будет их всех любить.

Роха норовила где-нибудь её подкараулить, выследить, но ту как ветром сдуло. Сколько она о Хенке ни расспрашивала своих товарок, соседей, знакомых богомольцев и лавочников, те лишь плечами пожимали, никто ничего не ведал о старшей дочери Шимона Дудака. Тогда изнывающая от любопытства бабушка Роха решила больше не искать обходных путей и, не церемонясь, во дворе синагоги уточкой подплыла к самому Шимону Дудаку с придуманным заманчивым предложением для Хенки. Её, Рохи, старый знакомый — хозяин москательно-скобяной лавки реб Ешуа Кремницер — якобы ищет для своего внука Рафаэля хорошую еврейскую девушку-няньку. Может быть, безработную Хенку заинтересует такой заработок. Ведь лишняя копейка семье из восьми ртов никогда не помешает.

— А Хенки нет, — простодушно ответил Шимон, который в местечке был более известен своим бархатным низким баритоном, чем шилом. Сидя за колодкой, он частенько напевал израненным бездорожьем ботинкам и сапогам весёлые песни о раввинах и их послушных учениках, об изворотливых свахах и сводницах. Порой Шимон затягивал по-русски куплет из лихой песни о могучей реке Волге и разбойнике, бросившем в неё свою любовницу-персиянку. Эту песню Дудак привез из Витебска, куда в начале мировой войны евреев Литвы с пограничной полосы как «германских шпионов» выселил русский царь.

— Как нет?! А где же она?

Бабушка нисколько не сомневалась, что дочь не могла уехать, не сказав отцу, куда отправляется. У Шимона она наверняка всё выведает.

— Хенка отправилась в армию, — то ли с тайной тревогой, то ли с опаской ответил вечный конкурент моего деда Довида.

— Что, литовцы уже вздумали и евреек забирать в своё войско? Конец света!

— Хенка, как бы это сказать, туда по своей воле отправилась, — пока Шимон говорил, с его усталого лица не сходила робкая улыбка, разглаживая своим тусклым светом распахавшие лоб морщины. — Вашего сына Шлеймке проведать пожелала. — И, как бы оправдывая её поступок, добавил: — Дочь бакалейщика Луцкого вслед за своим ухажёром жестянщиком Генехом аж в Америку пустилась. Вы можете мне сказать, кому там, в Америке, срочно потребовался жестянщик? И не откуда-нибудь, а именно из нашей Йонавы? Я слышал, что и ваша Лея тоже в ту сторону посматривает.

— Вы про Лею слышали, а я, её родная мать, про это ничего не слыхала. От кого же, позвольте полюбопытствовать, вы слышали? Кто же тот сокол, который высмотрел, в какую сторону света направлен её полёт?

— Люди говорят.

— Люди говорят, что Земля вокруг Солнца вертится. И вы, Шимон, им верите? Почему же я не верчусь, вы не вертитесь, раввин Элиэзер со свитками Торы в руках в синагоге вместе с богомольцами не вертится? — Роха от слов Шимона сникла, но виду старалась не подавать. Она и мысли не допускала, что дети куда-нибудь уедут и навсегда оставят её наедине с молчуном Довидом. Правда, Айзик намекал, что в Литве не останется, хочет попытать счастья в другом месте. Но чтобы наладилась уехать Лея, старшая? Да ещё в Америку? В это Роха отказывалась верить.

— Лучше, Шимон, скажите мне, как долго Шлеймке и ваша дочь Хенка собираются вдвоём на одной лошади скакать в этом Алитусе? — Роха вонзила свой вопрос, как наконечник копья, в улыбчивое лицо Шимона, но тот про совместную скачку никакого понятия не имел и, смачно, во весь рот, зевнув, ответил: