Что-то со мной не так - Лилия Дэвис Страница 4

Хотя, конечно, это не все, что происходило, потому что мы проводили вместе почти целый день. Она постоянно смотрела на меня, а каждый раз, когда она смотрела на меня, это тоже чего-то стоило, и она улыбалась мне, и говорила без остановки, и пела; что бы я ни сказал, она тут же подхватывала, включалась, бросала мне какую-нибудь реплику, потом уходила немного в сторону, но все так же улыбалась и шутила со мной, и мне это страшно нравилось, но я не слишком четко понимал, что делать мне, и просто улыбался ей в ответ и чувствовал себя рядом с ней тупым, недостаточно сообразительным. А она говорила и касалась то моего плеча, то руки, все время касалась и прижималась ко мне. Вы проводите вместе весь день, и это происходит все время – прикосновения, улыбки, все больше и больше, и вы знаете, где будете ночью. Ты разговариваешь и одновременно то и дело думаешь об этом, нет, не думаешь, просто чувствуешь это как своего рода конечную цель – то, что произойдет, когда вы уйдете оттуда, где провели вечер, где бы это ни было. И ты счастлив от предвкушения и представляешь себе все заранее – не в голове, нет, а где-то внутри себя, или, вернее, оно поднимается в тебе и наполняет все твое тело, так что, когда вы оказываетесь в постели, уже нет мо́чи терпеть. Это настоящее действо: то, что тебя переполняет, изливается наружу неторопливо, ты медлишь до тех пор, пока не становится невмоготу, или все время сдерживаешь себя, сдерживаешь и касаешься лишь краев, ходишь по краю, но вот уже не осталось сил, и ты ныряешь, и доходишь до дна, и, когда все окончено, чувствуешь себя слишком слабым, чтобы встать, но через некоторое время все же приходится идти в ванную, и ты встаешь на дрожащих ногах и идешь, хватаясь за все дверные косяки, а из окна сочится тусклый свет, при котором ты видишь дорогу туда и обратно, но не можешь как следует разглядеть кровать.

Так что на самом деле это не 100$, как значится в счете, потому что это длится весь день, с того момента, когда ты просыпаешься и чувствуешь ее тело рядом. Ты не упускаешь ни на мгновение ничего: вот ее рука, ее нога, ее плечо, ее лицо… чудесная кожа… Повидал ты хорошую кожу на своем веку, но эта кожа – уже на грани чего-то иного, и вы готовы начать, и сколько бы вы ни ласкали друг друга, вам всегда мало, а когда голод немного утолен, ты думаешь о том, как любишь ее, и все начинается сначала. А ее лицо? Ты смотришь на ее лицо и не можешь поверить, что ты действительно здесь и тебе так повезло, и ты по-прежнему изумлен. И изумление не исчезает, даже когда все уже позади.

Скорее всего это продолжается добрых шестнадцать или восемнадцать часов в сутки, это продолжается даже тогда, когда ты не с ней: ненадолго отлучиться даже хорошо, потому что знаешь, как прекрасно будет встретиться снова, почувствовать, что все по-прежнему, и, когда ты отправляешься побродить по старинным улицам или посмотреть старинную живопись, тело твое ни на минуту не оставляет ощущение присутствия в нем всего этого, и ты не можешь забыть какие-то вещи, которые случились накануне и которые сами по себе мало что значат или мало что значили бы, если бы вы не делали их вместе, они постоянно внутри тебя, так что сто разделить, скажем, на шестнадцать составит всего 6$ в час, что не слишком много.

На самом деле это продолжается, даже когда ты спишь, хотя, возможно, снится тебе что-то другое, может, какой-то дом, этот дом снится тебе почти каждый день, потому что по утрам ты проводил бо́льшую часть времени в этом старом каменном доме и, когда закрываешь глаза, видишь его прохладные помещения и ощущаешь внутренний покой. Видишь каменный пол и каменную аркаду, и просветы, пустоту внутри арок, словно они – темные рамы, в которые оправлено то, что находится за ними. Сад и арочные просветы тоже кажутся каменными из-за своей прохлады, и серые шторы, насквозь просвечиваемые сияющим за арками солнцем, и высоченный потолок, все это постоянно жило в твоей памяти, хотя ты не знал этого, пока не закрыл глаза. Ты спишь, и она тебе не снится, но лежит рядом, и ночью ты не раз просыпаешься, чтобы убедиться, что она здесь, и отметить, скажем, что в прошлый раз она лежала на спине, а теперь обвилась вокруг тебя. Ты смотришь на ее закрытые глаза, хочешь поцеловать ее ресницы, ощутить губами мягкость ее кожи, но не хочешь потревожить ее, не хочешь увидеть, как она нахмурится, словно во сне забыла, кто ты такой, и просто почувствовала, как что-то нарушило ее покой. Поэтому ты просто смотришь на нее и вбираешь в себя все это, стараясь запомнить, как смотришь на нее, спящую, а она лежит рядом, не отстраняясь, как будет потом, и ты хочешь не спать всю ночь, чтобы бесконечно испытывать это ощущение, но не можешь, засыпаешь снова, хотя сон твой неглубок, и даже во сне стараешься сохранить это ощущение.

Но это не заканчивается, и, когда наступает конец, это продолжается и после конца, она остается внутри тебя словно сладкий ликер, ты наполнен ею, все, что с ней связано, напоминает внутреннее кровотечение – ее запах, ее голос, то, как двигается ее тело, это все в тебе, по крайней мере еще некоторое время после. Потом ты начинаешь это терять, тебя пугает то, насколько ты слаб, то, что не можешь все вернуть обратно, что все это уходит из тебя и остается больше в голове, чем в теле, картинки приходят к тебе одна за другой, ты просматриваешь их, некоторые задерживаются дольше, чем другие: вы сидели вместе в очень чистом белом месте, в кофейне, завтракали, все вокруг было таким белым, что она вырисовывалась очень четко на фоне этой белизны, ее голубые глаза, ее улыбка, расцветка ее одежды, даже буквы в газете, которую она читала, не глядя на тебя, коричневый, рыжеватый, золотистый цвет ее волос на голове, склоненной к газете, коричневый кофе, светло-коричневые булочки, все на фоне белого стола, белых тарелок, серебряных кофейников, серебряных ножей и ложек и на фоне сонных людей, в одиночестве тихо сидящих за своими столами. Лишь изредка раздаются звяканье ложек, стук чашек о блюдца и приглушенные голоса, время от времени ее голос то громче, то тише. Картинки возникают перед тобой, и тебе остается лишь надеяться, что они не слишком быстро утратят жизненность и иссохнут, хотя ты знаешь, что так будет и что ты забудешь что-то из того, что было, потому что уже и теперь тебе приходится с трудом вызывать в памяти почти забывшиеся детали.

Мы лежали в постели, и она спросила меня: я не кажусь тебе толстой? Я удивился, потому что ей в этом смысле вовсе не о чем было беспокоиться, а оказалось, что она беспокоится, поэтому я сказал то, что думал, глупо сказал, что у нее очень красивое тело, что ее тело совершенно, и я действительно так думал, но она ответила довольно резко: я не об этом спрашивала, и я постарался ответить снова.

А однажды она лежала напротив меня поздно ночью и начала говорить, дыша мне прямо в ухо, она говорила и говорила, все быстрее и быстрее, и не могла остановиться, и мне это нравилось, я чувствовал, как та жизнь, которой она была полна, перетекает и в меня, во мне было так мало жизни, и ее жизнь, ее огонь втекали в меня, в мое ухо вместе с ее жарким шепотом, и хотелось, чтобы она продолжала говорить вечно, лежа вот так, радом со мной, и я бы продолжал жить, как сейчас, тогда я мог бы продолжать жить, а без нее – не знаю.

Потом кое-что из этого ты забыл, может, забыл бо́льшую часть, может, забыл почти все в конце концов, и теперь приходилось прилагать усилия, чтобы вспоминать, чтобы не забыть навсегда, но даже тем, что ты слишком много думаешь об этом, можно все убить, хотя ты не можешь не думать об этом почти все время.